Она услыхала яростный кашель, доносившийся откуда-то справа, и, осторожно прокладывая себе дорогу среди морских звезд, русалок и раскинувших крылья птиц, нашла наконец Меро, вытиравшую рот носовым платком. Старуха бросила на Лили такой же робкий, застенчивый взгляд исподлобья, что и вчера, когда ждала ее отзыва о своей великолепной стене, усыпанной стеклышками.
На этот раз Лили постаралась более тщательно подобрать слова.
– Я не знала, что вы имели в виду вчера, когда говорили о своей “работе”. Теперь я понимаю. Оказывается, вы – художница.
Сморщенные темные щеки окрасились в цвет бургундского вина, вспыхнула щербатая улыбка, а добрые карие глаза засияли от удовольствия. Лили улыбнулась в ответ, догадавшись, что сказала именно то, что нужно.
– Ты хорошо выспалась, – отметила Меро, как будто желая переменить тему. – Как ты себя чувствуешь?
Лили взглянула на небо: судя по положению солнца, наступила уже вторая половина утра.
– Никогда в жизни не вставала так поздно, – удивленно ответила она.
– Почему бы тебе не сварить нам чаю? На сковороде еще остались корки от овсяных лепешек, принеси и их тоже. Люблю завтракать на воздухе, когда погода хорошая.
– Хорошо. – Но Лили не хотелось уходить. – Из чего… сделаны ваши скульптуры? – спросила она.
Та, над которой Меро трудилась в эту минуту, формой отдаленно напоминала лошадь и имела жесткий проволочный каркас. Увидев его, Лили невольно задумалась о судьбе куриной клетки. У ног Меро стояло корыто с каким-то густым коричневатым месивом. Она аккуратно наносила его горстями на металлический каркас.
– Это похоже на смесь глины с соломой и… перьями. Меро опять довольно улыбнулась.
– Так оно и есть, – подтвердила она. – Да, и еще куриный помет. Прекрасное вяжущее средство.
У Лили открылся от удивления рот, а Меро, сидевшая на корточках возле своей новой лошади, бросила на нее вопросительный взгляд снизу вверх.
– Я принесу чай, – покраснев, пробормотала Лили и поспешила прочь.
На дороге к дому ее начал разбирать смех. После скудного завтрака и краткого отдыха на одеяле, расстеленном прямо на земле под негреющим сентябрьским солнцем. Лили поинтересовалась, в чем будут состоять ее обязанности. Прежде всего она должна будет замешивать в корыте и приносить Меро материал для лепки статуй. Старуха пожаловалась, что ей самой в последнее время стало не под силу перетаскивать эту смесь, во всяком случае, не в тех количествах, что ей требовались. Работала она не покладая рук и при Ясной погоде могла закончить скульптуру средних размеров в три-четыре дня. Больше всего на свете Меро ненавидела ненастье, но, увы, на болотах дождливых дней выпадало куда больше, чем ясных. Свою зеркальную стену она начала строить прошлой зимой просто от отчаяния, когда непогода надолго заперла ее в доме. Остаток дня ушел на то, чтобы объяснить Лили, как и в каких пропорциях смешивать глину с остальными компонентами. Оказалось, что процедура не так проста, как могло показаться на первый взгляд.
Вся остальная работа была чисто домашней прибирать в доме, готовить еду, чинить и штопать убогий запас одежды. Задача заключалась в том, чтобы избавить Меро от житейских забот, дать ей возможность все свое время посвящать творчеству, ее истинному призванию, которому она отдавалась всей душой.
Все это вполне устраивало Лили, ей нравилось, что жизнь вошла в колею. Больше всего на свете она жаждала покоя – для себя и для ребенка, а обрести его можно было лишь одним способом, перестать думать о Дэвоне. Все ее силы уходили на достижение этой цели, и оказалось, что в конце концов это не так уж и трудно. Всякому живому существу свойственно избегать боли – это так же естественно, как отдернуть руку от огня. Раньше ее приводила в отчаяние мысль о том, что Дэвон мог заподозрить ее в воровстве. Потом она на горьком опыте узнала, что бывают вещи куда более страшные. Его убежденность в том, что она могла выстрелить в Клея, убила что-то у нее в душе, уничтожила ее надежду, ее веру в будущее. Каким коварным, с далеко идущими последствиями оказалось избранное им для нее наказание! Как точно он понял, что арестовать ее или даже убить собственными руками было бы почти избавлением. Но вот заставить ее прожить остаток жизни в одиночестве, помня о том, что он с нею сделал и как он ее ненавидит, – да, это был поистине Страшный суд.