А сейчас история с цыганами заставила его посмотреть на себя пристально. Он перестал замечать в людях хорошее, начал искать плохое. Как тот человек из сказки. А все потому, что втайне начал гордиться собой. Скажем, после истории с няней и Никифором. Он знал, что все хвалят его за то, что не обидел старых, позаботился. Взял к себе не родных, собственно, людей. Никифор ему вовсе никто, а няня – аж двоюродная бабушка. Его братьев за глаза ругают, говорят, что жадные. А Костю хвалят.
Няня хоть пенсию получает как вдова солдата, может, и прожила бы без Костиного участия. А Никифор всю жизнь отработал на них, покалечился, своей семьи не завел, добра не нажил, если б не Костя, то непонятно, что делал бы. И Костя втайне считал, что поступил со стариками благородно, в отличие от братьев.
А ведь если посмотреть на это дело с другой стороны, то старший брат его не отпускал отделяться. Говорил, что мал еще один жить. Ведь пятнадцати годков не исполнилось тогда Косте. Никифор, конечно, за братовой спиной заметил, что брат работника дармового терять не хочет. И Косте совсем не улыбалось вкалывать впустую на брата, горело ему самостоятельное дело начать побыстрее. Лошадей разводить. Он объявил, что не один будет жить, а забирает с собой няню и Никифора. Брат сдался.
То есть Костя делал все в свое удовольствие. Смог бы он так жить, если б няня и Никифор не потакали его затеям? А братьев понять можно, они не свободные, семейные. Куда им обуза – старики. Именно Косте старики только в помощь. Вышло всем хорошо, а Костя приписывал заслугу себе. Зазнался. Льстили ему похвалы. И что? Перестал людей любить, начал подозревать.
Так Костя корил себя до самых сумерек. В потемках вернулось беспокойство за Сивку. Хорошо, что Никифору не спалось, вызвался подежурить. Костя успокоился и отбросил всякие мысли. А утром все его тонкие душевные переживания испарились. Начало лета. Много работы накопилось, пока он со Снежкой и жеребятами разбирался.
На следующий день он вместе с Никифором заехал в кузницу. Кузнец бурно высказал недовольство тем, что по соседству стоит табор. Все заказчики переметнулись к цыганскому кузнецу, польстились на дешевизну. Можно подумать, что цыган с его переносным горном качественную ковку сработает. Кузнец от досады плюнул.
– Чего ты переживаешь, – удивился Никифор. – Они перекати-поле: сегодня здесь, завтра там, скоро уедут.
– Куда там, – вздохнул кузнец. – У них баба родила. Потому и остановились. И, говорят, сорок дней будут ждать, с места не сдвинутся. Обычай у них такой.
– Ну ничего. Зато с ними веселее, – встрял в разговор молотобоец. – Видали, как у них девчонка по огню ходит?
– Да ну! – заинтересовался кузнец.
– Своими глазами наблюдал! – заверил молотобоец. – Юбки дымятся, пламя ноги так и лижет, а ей хоть бы хны.
– Колдовство... – протянул кузнец.
Костя не стал разуверять, что не по огню, а по углям, что совсем это не колдовство. Вышел посмеиваясь. Надо же, как легко люди небылицы складывают. Решил, пока цыгане еще тут, посмотреть на них напоследок.
Выбрался на речку он как раз вовремя – Лиля ходила по углям. Костя сел поближе и присмотрелся. Интересно она ступает – на пятки.
Она сошла на траву. Костя встал и подошел к ней.
– Как жеребята? – спросила Лиля вместо приветствия.
– Замечательно, – расплылся в улыбке Костя.
– И Крепыш?
– Ага. Я его из бутыли кормлю. А то он проливал из другой посуды. Знаешь, стеклянная бутыль с узким горлом?
Лиля кивнула:
– Ты горлышко ей тряпкой оберни.
– Так и делаю. Замучился, пока приспособился.
Появился Николай, поинтересовался, не надумал ли Костя продать Сивку. Пока Костя отнекивался, Лиля исчезла.
Он уехал домой с ощущением, что не договорил с ней о чем-то важном. Поэтому через вечер Костя опять появился в таборе. Дождался, пока Лиля закончит свое представление, и догнал ее. Она и по земле ходила так же, как по горячему – наступая на пятки. Лиля остановилась, посмотрела на него вопросительно. Костя замычал невразумительно, не зная толком, с чего начать.
– ...да вот... все дела переделал и приехал.
Она улыбнулась, Костя воспрянул духом.
– Крепыша покормил. Он уже бодрый. Кобылку от мамки оттирать начнет скоро, помяни мое слово.
– А как ты ее назвал? Кобылку? – спросила Лиля.
– Гм. Еще никак, – растерялся Костя.
– Надо поскорее имя дать! – Лиля даже руками всплеснула.
Оглянулась:
– Иди скорее слушать, сейчас петь начнут.
И убежала. А Костю пение почему-то мало интересовало. Покрутился немного, Лили больше не увидел и отправился домой.