По правде говоря, остальные считали его туповатым и редко думали о нем, остальные рабочие воспринимали его, как объект обстановки, к тому же, жил он прямо при заводе в маленькой тесной каморке и редко выходил наружу.
Его бедная сумасшедшая мать видела в новорожденном уродце будущего принца и дала ему нелепое, звучное имя; имя это совершенно не шло ему, потому на заводе все его звали просто Черным: он и вправду вечно был покрыт толстым слоем пыли и казался чернокожим, только поблескивали белки глаз в темноте, а в его темных зрачках отражалось желтое пламя.
Он давно привык и откликался. Собственно говоря, он откликался и на «эй», и на «посторонись», потому что это были самые распространенные слова, обращаемые к нему.
Черный занимался тем, что сгребал шлак и следил за тем, чтобы чаши не переполнялись.
Черный мало разговаривал, и казалось, что он вообще плохо знает язык; многие слова для него и вовсе оставались загадкой, он не очень понимал, чем день отличается от ночи и что такое весна. Ему было все равно. Доменная печь работала круглые сутки, работу останавливать было нельзя и на минуту, поэтому и днем, и ночью на заводе были люди, сменявшие друг друга трижды, а Черный продолжал копаться в шлаке, часто не замечая, что отработал уже две смены вместо одной, и только уходил в свою каморку, когда вспоминал, что давно не ел и не спал.
Мир Черного был строго поделен на части, на противоположные стороны, между которыми зияли бездонные пропасти. Как был черный цвет и желтый цвет, так были бездушные и аристократы. Он страстно мечтал быть аристократом, но знал, что никогда не сумеет одолеть непреодолимую пропасть, за которой — огромные особняки, ясное небо и богатые платья. Он ненавидел мир, окружавший его: мир шлака и чугуна, но это было единственное доступное для него место.
По словам управляющих, Черный отличался непроходимой тупостью, вследствие которой не мог даже работать слесарем, потому что металл в его заскорузлых руках гнулся и ломался в самый неподходящий момент.
И вот Черный стоял и сгребал шлак, позабыв о том, что не спал двадцать часов, что не ел почти столько же.
Он сгребал шлак, когда услышал незнакомый голос, заставивший его остановиться с широкой лопатой в руках: голос был слишком неподходящим для его мира, слишком неправильным… слишком веселый голос.
— Эй, парень, — окликнули его. — Ты уже давно отработал свою смену! Иди поешь и отдохни!
Черный медленно обернулся. Человек, стоявший на площадке, был одет в мешковатую форму рабочего доменной печи, а каску снял и держал в руках, его лицо было перепачкано сажей, но ясно блестели зубы.
На его правом плече была повязка надзирателя, потому Черный послушно шагнул на платформу и поставил лопату в угол. Чужой человек стоял и улыбался, у него были длинные растрепанные волосы, кое-как завязанные в хвост, и открытое приветливое лицо.
— Да оставь ты его, Кэнги, — окликнули его. Черный без выражения посмотрел туда: по лестнице на площадку спустился второй надзиратель, которого он давно знал. — Это наш местный дурачок, только и знает, что копаться в шлаке.
— Сколько я за ним смотрю, он все работает, — пожал тот плечами. — Даже дурачкам нужно отдыхать. Эй, как тебя зовут?
Черный не сразу понял, что обращаются к нему, и вместо него ответил второй надзиратель:
— Мы зовем его Черным, ха-ха, потому что он чумазый, будто из земли вылез!
— Ну, тогда тут всех нужно звать черными, — беззаботно рассмеялся новый человек. — Ну? Как твое настоящее имя?
Черный медлил.
— А я уж и забыл, — сообщил надзиратель, — как-то очень смешно! То ли Абуксигун, то ли Ахупутун…
— Аллалгар, — сказал Черный, не обратив внимания на издевку.
Незнакомец опять улыбнулся ему и поднял руку.
— А я — Кэнги, — ответил он. — Иди-иди, отдыхай.
Черный пошел прочь, но пару раз оглядывался на странного человека.
Кэнги явился на сталелитейный всего лишь две недели тому назад и поначалу настороженно был принят управляющими, но этот темноволосый человек буквально излучал собой веселье, располагая к себе любого, кто имел возможность поговорить с ним, и помимо того прекрасно знал свое дело. Продержав его неделю на испытательном сроке, они назначили его надзирателем и поручили следить за доменной печью номер два, вместе с пятнадцатью другими рабочими.
Кэнги говорил, что пришел с севера, и задорно улыбался при этом. Он, в общем, ничем особо не выделялся среди других закованных, кроме чересчур светлой кожи, да за стеклом каски это было и незаметно. Он обосновался при заводе, в одной из многочисленных каморок, в которых обитали в основном холостые рабочие, и быстро обзавелся знакомыми, так что уже через пару дней всем казалось, будто он тут всегда и был.