Это слово стало чем-то вроде красной тряпки.
Между тем по рюмочным и бакалеям, где собирались женщины, разлетались другие слухи, люди заговорили о таинственных аристократах, тех самых, которые хотели добиться равноправия между собой и бездушными, кто-то утверждал, что они здесь, скрываются в кварталах закованных, кто-то даже заявлял, что видел их.
Орсо Кандиано почти ничего не предпринимал для этого. Теодато выдвинул такой план; Кандиано, подумав, согласился. Теодато объяснил, что люди давно ждут чего-то подобного и сами легко все додумают, достаточно подать им повод, и потому по его указаниям Нанга, Гвана, Тлапака и остальные начали распространять эту сказку, туманно намекали на свое знакомство с "осужденными на смерть героями". Они даже не говорили ничего определенного о целях этих героев; люди действительно все придумали себе сами. Все чаще стало звучать волшебное слово "равенство". Мало кто в самом деле понимал, что это такое и как это будет, но оно казалось им красивым.
Теодато Дандоло в эти дни неоднократно приходил к Кандиано, пробираясь задворками, и они вдвоем подолгу совещались о чем-то. Бездушные желали действовать; пока Дандоло и Кандиано сдерживали их, советовали набраться терпения.
В это утро Теодато явился к Кандиано, как обычно, но выглядел мрачнее прежнего; Окайпин, по-прежнему сидевшая дома со своими близнецами, налила им чаю, отнесла наверх и оставила их наедине. Какое-то время они молчали.
-- Пора переходить к более решительным действиям, -- наконец заявил Теодато, нахмурившись и глядя в сторону. Старший товарищ посмотрел на него.
-- Что же вы предлагаете, Теодато? Так вот сразу пойти в наступление?
-- Нет, нет. Такую массу людей просто необходимо сперва раскачать. Желательно вызвать агрессию со стороны противника, чтобы потом можно было говорить, "они первыми начали". Понимаете? Нужна забастовка.
Кандиано несколько обескураженно поднял брови.
-- Забастовка? -- повторил он. -- Что это даст?
-- Все, -- невесело усмехнулся Теодато. -- Все пойдет, как по маслу, вот увидите; я
рассчитывал
. Подкинуть людям эту идею, пусть устроят забастовку, выдвинут требования нормированного рабочего дня, -- не более двенадцати часов, скажем, -- повышения зарплаты, ну и прочее. Они сами придумают, что им нужно. Разумеется, аристократы сейчас не пойдут на такие условия, они еще не осознают, чем это все чревато. Даже если и пойдут! Это лишь послужит бездушным поводом для новой забастовки, с более серьезными претензиями! Рано или поздно, -- и скорее рано, -- забастовку придется разгонять. Пришлют ли отряды, нет ли, -- тоже неважно. Человек, мающийся бездельем, способен на многое. Стычки будут. И вот когда прольется первая кровь...
-- ...Тогда революцию уже будет не остановить, -- завороженный, завершил за него Кандиано. -- Вы правы. Это отличная идея. Я никогда не придумал бы ничего лучшего!
Как бы то ни было, уже на следующий вечер они воплотили свои замыслы в жизнь; Нанга и другие бездушные отправились по своим привычным местам, и в рюмочных, пивных, магазинах возникло новое, полузнакомое слово, которое очень быстро заняло важное место и зазвучало отовсюду.
Забастовка.
Главное было -- начать; много кто рассуждал об этом, но в последний раз забастовки устраивались чуть ли не век назад, даже старики помнили об этом только по рассказам. Начинать было попросту страшно.
Тогда в один прекрасный день молодой Лаки, работавший сварщиком на заводе, взял и оставил сварочный аппарат, снял свою маску и громко заявил:
-- Баста!
Не прошло и часа, как стоял весь завод. Люди высыпали на улицу, во двор, и не переставали кричать, махали руками, даже едва не развязали драку. Управляющие отреагировали быстро и подчинили себе волю доброй сотни человек, заставили их было вернуться в помещение... но постоянно держать людей под контролем они не могли, и к тому же, бездушных было слишком много. Почти все управляющие, находившиеся в тот день в промышленной зоне, съехались на место происшествия, только к тому времени люди уже разошлись по домам. Согнать их обратно на работу не представлялось возможным.
События развивались стремительно. Когда остановился сталелитейный завод, погасив свои печи, Тегаллиано забил тревогу: забастовка приносила все больше убытков. Он лично приехал в кварталы бездушных, оставив заботы во дворце, и был встречен значительной и сердитой делегацией.
Старый закованный, бывший во главе делегации, перечислил Тегаллиано требования бастующих; тот выслушал с холодным лицом и ответил во всеуслышание:
-- Ваши требования необоснованны. Вы можете бастовать, сколько угодно; рано или поздно вам станет нечего есть, и вы все равно вернетесь на работу. Имейте в виду: вы потом можете серьезно пожалеть о случившемся.
Несколько обескураженные, некоторые из рабочих собрались потом в пивной и спорили до глубокой ночи. Хладнокровие Тегаллиано напугало их, и кому-то уже стало казаться, что забастовка и вправду бессмысленна.
В этот момент в ту самую пивную явился загадочный человек в плаще, капюшон которого был накинут на голову. Он не прошел вглубь помещения, оставшись стоять возле самой двери, и сперва негромко произнес:
-- Сдаются только трусы.
На слова его обернулись находившиеся к нему ближе всего, привлекли внимание тех, кто не расслышал первой его фразы.
-- Люди рискуют ради вас собственной жизнью, -- продолжал незнакомец, лица которого было не разглядеть. -- Я был осужден на вечную ссылку, а теперь, вернувшись, обрек себя на смерть. Что вас останавливает? Взгляд Тегаллиано испугал вас? Ведь он один, а вас -- миллион. Вы начали правое дело, товарищи! Вот увидите, скоро к вам присоединятся другие, и тогда они ничего не смогут вам противопоставить, им придется принять ваши условия. И даже если нет... разве свобода не стоит того, чтобы за нее драться?!
С запозданием до присутствовавших доходило, кто этот странный человек; но прежде, чем они успели сообразить, он выскользнул обратно в дверь и скрылся без следа.
Наутро Тегаллиано доложили, что забастовка продолжается.
***
В холле царил багровый сумрак: включено было лишь аварийное освещение. Хотя бы в очередной раз пропавшую связь между Кэрнаном и станцией удалось восстановить; сейчас техники трудились над отказавшими генераторами электричества, и по-прежнему оставался риск того, что откажет панель управления термоядерного реактора.
Помимо двоих связистов, в помещении находились только капитаны и профессор Квинн. Синдрилл нервничал и без конца ходил туда и обратно, то и дело принимаясь ломать пальцы, Касвелин лучше держал себя в руках и сидел в кресле напротив профессора.
Профессору было плохо; за прошедшие два часа он опять терял сознание, к счастью, ненадолго, и теперь даже в темноте было заметно, насколько бледно его круглое лицо. Прибывшие на одном из грузовых кораблей с Кэрнана медики хмурились и говорили, что положение профессора близко к критическому, и если так будет продолжаться, не исключено, что придется провести операцию по удалению биокарты.
Для профессора это значило чересчур многое. Лишившись биокарты, он утратит добрых две трети всех своих познаний и станет инвалидом; хотя головные боли иногда становились настолько сильными, что он падал в обморок и еще несколько раз испытывал нечто вроде временной потери памяти, профессор принял твердое решение и поставил медиков в известность.
Ни в коем случае, даже если он будет находиться при смерти, не удалять биокарту. Он предпочтет смерть, нежели инвалидность.
Может быть, и поэтому тоже в последнее время профессор Квинн почти постоянно находился в центральном холле, вместе с капитанами, следя за всеми событиями в Кеттерле и на станции.