Его бедная сумасшедшая мать видела в новорожденном уродце будущего принца и дала ему нелепое, звучное имя; имя это совершенно не шло ему, потому на заводе все его звали просто Черным: он и вправду вечно был покрыт толстым слоем пыли и казался чернокожим, только поблескивали белки глаз в темноте, а в его темных зрачках отражалось желтое пламя.
Он давно привык и откликался. Собственно говоря, он откликался и на "эй", и на "посторонись", потому что это были самые распространенные слова, обращаемые к нему.
Черный занимался тем, что сгребал шлак и следил за тем, чтобы чаши не переполнялись.
Черный мало разговаривал, и казалось, что он вообще плохо знает язык; многие слова для него и вовсе оставались загадкой, он не очень понимал, чем день отличается от ночи и что такое весна. Ему было все равно. Доменная печь работала круглые сутки, работу останавливать было нельзя и на минуту, поэтому и днем, и ночью на заводе были люди, сменявшие друг друга трижды, а Черный продолжал копаться в шлаке, часто не замечая, что отработал уже две смены вместо одной, и только уходил в свою каморку, когда вспоминал, что давно не ел и не спал.
Мир Черного был строго поделен на части, на противоположные стороны, между которыми зияли бездонные пропасти. Как был черный цвет и желтый цвет, так были бездушные и аристократы. Он страстно мечтал быть аристократом, но знал, что никогда не сумеет одолеть непреодолимую пропасть, за которой -- огромные особняки, ясное небо и богатые платья. Он ненавидел мир, окружавший его: мир шлака и чугуна, но это было единственное доступное для него место.
По словам управляющих, Черный отличался непроходимой тупостью, вследствие которой не мог даже работать слесарем, потому что металл в его заскорузлых руках гнулся и ломался в самый неподходящий момент.
И вот Черный стоял и сгребал шлак, позабыв о том, что не спал двадцать часов, что не ел почти столько же.
Он сгребал шлак, когда услышал незнакомый голос, заставивший его остановиться с широкой лопатой в руках: голос был слишком неподходящим для его мира, слишком неправильным... слишком веселый голос.
-- Эй, парень, -- окликнули его. -- Ты уже давно отработал свою смену! Иди поешь и отдохни!
Черный медленно обернулся. Человек, стоявший на площадке, был одет в мешковатую форму рабочего доменной печи, а каску снял и держал в руках, его лицо было перепачкано сажей, но ясно блестели зубы.
На его правом плече была повязка надзирателя, потому Черный послушно шагнул на платформу и поставил лопату в угол. Чужой человек стоял и улыбался, у него были длинные растрепанные волосы, кое-как завязанные в хвост, и открытое приветливое лицо.
-- Да оставь ты его, Кэнги, -- окликнули его. Черный без выражения посмотрел туда: по лестнице на площадку спустился второй надзиратель, которого он давно знал. -- Это наш местный дурачок, только и знает, что копаться в шлаке.
-- Сколько я за ним смотрю, он все работает, -- пожал тот плечами. -- Даже дурачкам нужно отдыхать. Эй, как тебя зовут?
Черный не сразу понял, что обращаются к нему, и вместо него ответил второй надзиратель:
-- Мы зовем его Черным, ха-ха, потому что он чумазый, будто из земли вылез!
-- Ну, тогда тут всех нужно звать черными, -- беззаботно рассмеялся новый человек. -- Ну? Как твое настоящее имя?
Черный медлил.
-- А я уж и забыл, -- сообщил надзиратель, -- как-то очень смешно! То ли Абуксигун, то ли Ахупутун...
-- Аллалгар, -- сказал Черный, не обратив внимания на издевку.
Незнакомец опять улыбнулся ему и поднял руку.
-- А я -- Кэнги, -- ответил он. -- Иди-иди, отдыхай.
Черный пошел прочь, но пару раз оглядывался на странного человека.
Кэнги явился на сталелитейный всего лишь две недели тому назад и поначалу настороженно был принят управляющими, но этот темноволосый человек буквально излучал собой веселье, располагая к себе любого, кто имел возможность поговорить с ним, и помимо того прекрасно знал свое дело. Продержав его неделю на испытательном сроке, они назначили его надзирателем и поручили следить за доменной печью номер два, вместе с пятнадцатью другими рабочими.
Кэнги говорил, что пришел с севера, и задорно улыбался при этом. Он, в общем, ничем особо не выделялся среди других закованных, кроме чересчур светлой кожи, да за стеклом каски это было и незаметно. Он обосновался при заводе, в одной из многочисленных каморок, в которых обитали в основном холостые рабочие, и быстро обзавелся знакомыми, так что уже через пару дней всем казалось, будто он тут всегда и был.
Лишь один Черный смотрел на него не так, как на остальных; для Черного Кэнги вдруг обратился в уважаемого аристократа, невесть зачем обрядившегося бездушным.
Кэнги обращался с Черным, как с человеком.
Конечно, даже Кэнги было бы не о чем поговорить с Черным; о чем говорить со слабоумным? Каждый день Кэнги, обходя доменную печь и проверяя, как идет работа, окликал Черного, напоминая, что смена закончилась. Черный спешно бросал работу и почти бежал, -- если б ему позволяла кривая нога, он скакал бы вприпрыжку, -- к платформе, ему казалось, что неукоснительное выполнение слов Кэнги продемонстрирует его уважение. Кэнги смеялся и шел дальше. У него была по-настоящему аристократическая белозубая усмешка. Мало того, Кэнги был лишь ненамного ниже самого Черного, огромного ростом; не каждый мог с такой легкостью заглянуть в раскосые темные глаза Черного.
Однажды Кэнги, проходя мимо, с улыбкой похлопал Черного по плечу.
Черный потом долго не мог опомниться и стоял, глядя надзирателю вслед. Сердце у него билось. Это было все равно, что прикосновение божества! И никто, никто не придал этому никакого значения, и Кэнги уходил в багровую темноту завода по платформе, насвистывая себе под нос.
Возможно, если б Черный не привык к тому, что все вокруг него обращаются с ним, как с малохольным, эти отношения вылились бы в обычную дружбу, но Черный не представлял себе нормальных человеческих отношений и смотрел на Кэнги, как на бога (в его системе ценностей богами были аристократы, и потому Кэнги тоже был аристократом).
Кэнги между тем поначалу не обращал на Черного особого внимания, пока в один прекрасный день Черный не заметил, что надзиратель-аристократ стоит на платформе молча и смотрит на него пронзительным темным взглядом. Увидев, что Черный обратил на него внимание, Кэнги улыбнулся и вскинул руку.
-- Смена закончилась, Аллалгар!
Черный так и не понял, что мог бы означать этот странный взгляд.
***
Беленос Морвейн почти что валялся на диване в одном из холлов института и курил электронную сигарету, запрокинув голову. Его ноги в высоких сапогах были вытянуты, глаза прикрыты. В последнее время Морвейн выглядел совсем мрачным и разочарованным, и профессор как никто другой знал причину.
Морвейн сильно переживал из-за решения Лекса и подозревал, что отныне на его карьере разведчика поставлен жирный крест, ему даже в голову приходили мысли о самоубийстве: иной жизни он себе не представлял.
Разведывательные операции на Анвине между тем шли уже больше года. Планета была обнаружена весной четыреста двадцать девятого, и вплоть до недавнего времени они исследовали общество, населявшее ее, чрезвычайно осторожно, издалека, не сразу отправили людей непосредственно на ее поверхность, стремились разузнать как можно больше, прежде чем рисковать.
Но вот не столь давно последние группы разведчиков отправились на космическую станцию, находившуюся под прикрытием астероидного пояса в системе Сеннаар, и в их числе -- Эохад Таггарт и Каин.
Морвейн же остался на Кэрнане, в бессрочном отпуске.
-- Пока что Лекс не рекомендовал тебе покинуть ксенологический корпус, -- возразил ему профессор, стоявший у широкого окна с привычно заложенными за спину руками. -- Просто не дал тебе никакого задания, связанного с Анвином. Быть может, он всего-навсего полагает, что тебе необходимо свободное время для руосца. И это, между прочим, тоже твои обязанности как разведчика. Помнится, в свое время ятингцами занималась большая команда.