Пойти к Распутину мне ужасно хотелось, но Брик с казал, что об этом не может быть и речи, и дело кончи- лось тем, что несколько дней все извозчики казались мне Распутиными».
Живя еще в Москве, Лиля дружила с примой-балериной Большого театра Екатериной Гельцер, талантливой и нсселой, насквозь игровой женщиной, которая поверяла ей свои любовные перипетии. У них с Лилей были общие шакомые кавалеры, и один из них — Лев Александрович I ринкруг, или просто Лева, как его звала вся Москва. Он был из числа золотой молодежи, сын банкира, человек образованный, интеллигентный, ироничный и очень доброжелательный. Когда «отцвел» их роман с Лилей, он остался другом ее семьи до конца дней. Лева снимался с Маяковским в фильме «Не для денег родившийся» и всю жизнь проработал в кинематографе — последние 1980–1990 годы на студии Горького, дублируя фильмы. В годы романа с Гельцер, а потом с Лилей он был одним из самых элегантных юношей Москвы, выписывал костюмы из Лондона, носил монокль и делал дорогие подарки своим возлюбленным.
* *
Высокий, сильный, уверенный, красивый — таким встретила в те же годы Маяковского в артистическом кабачке Петрограда «Бродячая собака» курсистка Соня Шамардина. Жил он тогда в меблирашках «Пале-Рояль», и именно там они и встречались. «Скромный маленький номер с обычной гостиничной обстановкой, — вспоминала Шамардина. — Стол, кровать, диван, большое овальное зеркало на стене. Это зеркало помню потому, что вижу в нем Маяковского и себя. Подвел меня к нему, обнял за плечи. Стоим и долго смотрим на себя. «Красивые, — говорит. — У нас непохоже на других».
Роман осложнялся тем, что красавица Соня (или Сон- ка, как ее звали окружающие) пользовалась успехом в литературной среде, за ней ухаживали Северянин, Чуковский, поэт Ховин… Но все же связь с Маяковским — и связь серьезная — продолжалась долго, он даже делал ей предложение. Хорошие отношения с Шамардиной сохранились у поэта до конца его дней, и образ ее остался в «Облаке в штанах» — так же, как и Марии Денисовой, тоже его юношеского увлечения.
В начале 1914 года, когда Маяковский уехал в футуристическое турне с Бурлюком и Северяниным, в Одессе он познакомился с семнадцатилетней Марией Александровной Денисовой. Она своей красотой совершенно сразила молодого поэта, и хотя они виделись всего три— четыре дня, он решил бросить турне, несмотря на проданные билеты в последующих городах, и остаться в Одессе, чтобы жениться на ней. После долгого и бурного объяснения в номере Маяковского Денисова отвергла его — к великому его отчаянию и негодованию, — и он вынужден был продолжить турне. Отблески встреч с Марией остались в «Облаке в штанах».
Вошла ты,
Резкая, как «нате!», муча перчатки замш, сказала:
«Знаете — я выхожу замуж».
Итак, зимой 1914 года Маяковский разъезжал с выступлениями «Первой олимпиады футуристов» по южным городам России. Газеты, даже столичные, писали об этих выступлениях, часто скандальных, но Брики тогда не интересовались футуризмом. Мимо них прошли журналы и сборники, где печатались их манифесты. Не читали они и стихов Маяковского, которые появлялись время от времени, не видели трагедии «Владимир Маяковский» в театре на Офицерской. Только встретили однажды Маяковского в Литературно-художественном кружке в Москве на юбилее Бальмонта.
«Не помню, — писала Лиля Юрьевна, — кто произносил и какие речи, помню, что все они были восторженно юбилейные и что только один Маяковский выступил «от ваших врагов». Он говорил блестяще и убедительно, что раньше было красиво «дрожать ступенями под ногами», а сейчас он предпочитает подниматься в лифте.
Потом я слышала, как Брюсов отчитывал Маяковского в одной из гостиных Кружка: «…вдень юбилея… Разве можно?!» Но явно радовался, что Бальмонту досталось.
Осипа Максимовича и меня Маяковский удивил, но мы продолжали возмущаться, я в особенности, сканда- дистами, о которых говорят, что ни одно их выступление не обходится без городового и сломанных стульев. В другой раз я видела Володю на даче в Малаховке, он гулял с Эльзой, встреча была мимолетной…»
И — это очень важное обстоятельство! — «…где-то в)то время наша личная жизнь с Осей как-то расползлась», — писала Лиля Юрьевна под конец жизни. Брак их стал чисто формальным — они продолжали жить в одной квартире, одной семьей, все поверяли друг другу, уважали друг друга, однако интимные отношения прервались и никогда не возобновлялись до конца жизни, как говорила ЛЮ.