«В искусстве, любви и азартных играх все равны» — говорила Драко Нарцисса, еще когда он был совсем юным. Если, конечно, можно назвать юным подростка с багажом в виде смертельно опасного задания.
В день, когда она сказала ему это, они вдвоем спустились в подвал хозяйского крыла, вход в который вел исключительно через покои матери. На одной из стен, покрытой бежевым атласом, было вышито величественное семейное древо Блэков. Драко проводил в детстве перед ним часы, еще не понимая, что оно разительно отличается от общепринятого. Лишь переступив порог семилетия, Драко узнал, что на материнском древе остались нетронуты некоторые представители древнейшего рода. Испепеленные на гобеленах, вывешенных напоказ в других домах, Сириус и Андромеда Блэки жили на древе его матери.
Она никогда не объясняла этой особенности, но однажды за завтраком отец пренебрежительно отозвался о тетушке Андромеде, сбежавшей с магглорожденным волшебником. Тогда мать, грациозно поднявшись из-за стола, сверкнула своими карими глазами в сторону отца и сказала: «Тем не менее страсть и непокорность во все времена ценились выше трусости твоего древа».
Мать не разговаривала с отцом несколько дней, за которые тот заметно растерял спесь и лоск.
Неудивительно, что именно за гобеленом с древом её семьи Нарцисса прятала свои многолетние секреты. Догадывался ли отец об увлечениях матери, Драко понятия не имел. Однако, если бы даже отец знал, едва ли это что-то бы изменило. У Нарциссы было два чрезвычайно опасных оружия: блэковская преданность собственным идеалам и больная, но безусловная любовь мужа.
Когда мать взмахнула палочкой и гобелен трансформировался в сферу, за которой явно был проход, Драко ожидал увидеть что угодно. Начиная от несметных сокровищ и артефактов до магглорожденных волшебников, нуждавшихся в защите.
Но комната была заполнена абсолютным совершенством. Огромная зала с особым тусклым светом освещала десятки картин. Не магических портретов, а маггловских.
Маггловских картин.
Нарцисса вошла в комнату, наполненную восхитительными произведениями искусства, и Драко будто снова оказался в галереях Мэнора, где они с матерью часами могли обсуждать литературу, музыку, живопись. Только тогда это не было чем-то запретным — не было маггловским. Как синоним слова «противозаконный». Прознай об этой комнате в свое время Темный Лорд, род Малфоев давно бы остался лишь тенью на портретах.
Но Нарцисса не стала бы взваливать ответственность за свои пристрастия на кого-то другого, она держала это при себе. Драко узнал, лишь возвратившись в Лондон после Тибета и практики в Италии. Мать объяснила ему, что во время войны открывать эту сторону ее увлечений было опасно, а после войны стало не до того.
Она касалась воздуха рядом с картинами, и её глаза излучали тот мягкий свет, который Драко видел, когда она ухаживала за любимым сортом роз или когда развязывала шнуровку на его мантии после прогулок с отцом по Косому переулку. Этот свет означал гармонию Нарциссы Малфой с миром вокруг.
Как впоследствии узнал Драко, мать собирает картины уже больше двух десятилетий. Впервые — еще в школе — увидев работу Сальвадора Дали у полукровки, посещавшей маггловедение, Нарцисса поразилась масштабности полотна. Ничто в магическом мире не было столь сумбурным и хаотичным. Магия была структурой, четким механизмом. Чтобы создать волшебство, нужно было лишь начертить руну, сосредоточиться, и сила магии всё делала за тебя. Это въелось в основу магического мира — чистота и порядок. И это находилось бесконечно далеко от мира магглов с их суетой, черными дырами, космосом, разными видами валют, технологиями, погоней за модой и прочим. И хотя Нарцисса по-прежнему относилась к магглам крайне пренебрежительно, она не могла не проникнуться чем-то столь иррационально прекрасным, как Сальвадор Дали.
Мать рассказывала Драко, как втайне изучала маггловских художников, собирая в своей голове образы нового искусства. И лишь став леди Малфой и заимев в закромах Гринготтса неприличные суммы галлеонов, она впервые позволила опасному увлечению проникнуть в её жизнь. Так галерея Нарциссы Малфой пополнялась не только Дали, но и Клодом Моне, Фридой Кало, Айвазовским, Джексоном Поллоком и даже Энди Уорхоллом.
Нарцисса тогда сказала Драко, что искусство — та же магия, запечатленная в вечности, способная ранить и лечить.
Именно этим советом матери Драко решил воспользоваться для лечения Алисы Лонгботтом.
Именно поэтому ее сын сейчас сидел в его кабинете и откровенно кривил рожу.
Когда лицо Невилла Лонгботтома выразило «смущение и недоверие», Драко закатил глаза. Очевидно, он ожидал эссе из сорока двух пунктов, список зелий, заклинаний, анимагию и заплывы с келпи. Поэтому когда Драко предложил ему попробовать совместить магическую легилименцию и маггловский подход в терапии — снузелен, в основе которого лежит стимуляция органов чувств, тот не выказал особого доверия.
Не то чтобы Драко был удивлен. Ничего нового.
По-настоящему в возвращение Грейнджер верил разве что Поттер, да и то, Драко мог поклясться, тот мало верил в методы, которые он использовал. Тем не менее это сработало. Правда таких сложных пациентов, как Грейнджер, у него ни в Тибете, ни в Италии не было, но и личного интереса в их выздоровлении Драко тоже не имел.
И с Лонгботтомом было не проще. Что-то внутри Драко радело за гриффиндорца. Конечно, он не испытывал вину за деяния тети, он был достаточно разумен, чтобы понимать: он не в ответе за её безумие. Но ему хотелось бы помочь Невиллу по нескольким причинам.
Каждый человек заслуживает видеть любовь в глазах родителей. Лонгботтому же не досталось и узнавание. Не будь в его собственной жизни Нарциссы… внутри Драко словно что-то сжималось. Он не хотел даже думать об этом.
Ему хотелось помочь Невиллу еще и потому, что он хорошо помнил, как тому и мелкой Уизли доставалось на седьмом курсе. По сути, они возглавляли своего рода сопротивление Хогвартса против тирании близнецов Кэрроу.
А еще Драко не был бы собой, если бы не осознавал, каким важным событием в медицине и в его жизни станет выздоровление одного из Лонгботтомов. Современный магический мир принадлежал бывшим орденовцам, и было глупо утверждать обратное.
— Как это будет происходить? Ты просто залезешь ей в голову и всё? — поерзал на стуле Невилл и вперился в Драко взглядом.
После стольких лет бесполезных экспериментов с его родителями, неудивительно, что у него не осталось как таковой веры в колдомедиков. Тем более в выпускников Слизерина. Однако прогресс состояния Гермионы был известен в узких кругах, что уже отчасти сделало Драко желанным гостем в родной стране.
Тем не менее его задача была не в этом. На хер страну.
Он делал это для неё. Ему не хватило сил сделать это, когда она истекала кровью и безумием на полу Малфой Мэнора, и он делал это сейчас.
Драко усмехнулся.
— Залезть можно пуффендуйкам под юбку, Лонгботтом, а легилименция — искусство, наука высшего уровня, и в ней нет ничего простого. Но, да, моей основной задачей будет работа с мозгом твоей матери, создание безопасной атмосферы и возвращение сознания в реальность посредством органов чувств. Снузелен позволит нам воздействовать на те отделы мозга, которые у Алисы более активны. Её коллекционирование ярких оберток, создание картинок из цветных лоскутов и необходимость в постоянном тактильном осязании — то, что позволяет нам думать об относительной целостности этих отделов мозга. Если у меня получится, то «заснувшие», «замершие» отделы постепенно будут восстанавливаться, по-своему подтягиваясь к активным отделам. Магия Алисы по-прежнему сильна, и это позволит её регенерации быть более успешной, нежели у тех же магглов. Нейропластичность мозга позволит ей восстановиться, если у меня получится запустить процесс. Но, вынужден предупредить, процесс небыстрый.