Слова Микки постоянно звучат у меня в голове: Адриан Эллис собирается убить меня. Адриан Эллис собирается убить меня.
Адриан Эллис собирается убить меня за то, что я это прочитала?
— Прости, — выпаливаю я. — Мне не следовало совать нос в твою комнату. Это невероятно неуместно. Я просто хотела немного передохнуть после вечеринки. — Я пытаюсь улыбнуться, но это выходит так натянуто и неловко, что я не утруждаю себя продолжением улыбки.
— Итак, как оно было?
— Что было?
— Это было захватывающе? — Его темные глаза указывают на дневник, в который я вцепилась мертвой хваткой. — Книга.
Интересно, слышит ли он, как мое сердце пытается выскочить из груди?
— Нет, не совсем, — отвечаю я. Я изо всех сил стараюсь, чтобы мой голос звучал ровно. Ровно. — Я не продвинулась далеко. Только первые несколько записей, которые, опять же, мне вообще не следовало читать.
— Тогда почему ты взяла ее? — Я вглядываюсь в его лицо в поисках гнева, вины или кровожадной ярости, но снова — удручающе нечитаемо.
— Ну, я увидела название на обложке… — Я сглатываю и выдаю крупицу правды. — Наверное, я просто надеялась, что смогу внести некоторую ясность в то, почему Микки покончил с собой.
Слежка с благими намерениями. В это можно поверить, верно?
По крайней мере, так, вероятно, было бы, если бы я уже не обвинила его во лжи и не натравила на него детектива.
Взгляд Адриана такой тяжелый, что мне становится душно, как будто он взвешивает мое объяснение, чтобы понять, верит ли он в него. На несколько долгих мгновений шипящий и потрескивающий камин остается единственным звуком в комнате.
А затем он кивает, напряжение рассеивается, как дым в воздухе.
— Все хотят объяснений, когда происходят подобные вещи, — говорит он, и его губы приподнимаются. — По крайней мере, именно эту фразу доктор Патель дает всем студентам, которые приходят к ней на консультацию по поводу горя. Очевидно, она раздает много книжек-раскрасок для взрослых.
Думаю, в любой другой день я бы растаяла, как мороженое на солнце, от его обаяния. У него одна из тех непринужденных улыбок, которая просто притягивает тебя, как будто ты делаешь что-то не так, не улыбаясь в ответ.
И у него ямочки на щеках.
Почему я никогда не приглядывалась достаточно внимательно, чтобы понять, что у него ямочки на щеках? Они впиваются в яблочки его щек — в его идеальные, достаточно острые, чтобы порезать скулы, — и это все, что я могу сделать, чтобы не потерять бдительность.
У него есть дневник Микки.
Из-за него уволили детектива Миллс.
Его внешность, его улыбка, его остроумие, его чертовы ямочки на щеках — они должны быть обезоруживающими.
Теперь я это понимаю.
Это маска, созданная для того, чтобы заманить вас внутрь и ослабить вашу бдительность. Красивая улыбка, скрывающая острые зубы.
— Поэтому у тебя его дневник? Потому что ты хочешь объяснений?
Интересно, прочитал ли Адриан последнюю страницу?
Возможно ли, что он просмотрел первые несколько записей, предположил, что там нет ничего компрометирующего, и отложил их в долгий ящик? Конечно, он бы бросил эту книгу в камин, если бы знал, что в ней.
— Что-то в этом роде, — пожимает он плечами.
Я прочищаю горло.
— Ну, я думаю, мне, наверное, пора идти. Становится поздно, а у меня много занятий на этих выходных, так что мне нужно идти… заняться этим. Еще раз, действительно извиняюсь за подглядывание. Это было не круто. Это больше не повторится. — Слова вырываются в спешке, когда я пересекаю кабинет и пытаюсь протиснуться мимо Адриана.
Он не двигается ни на дюйм, только наклоняет голову, чтобы посмотреть на меня сверху вниз, и удивительно, что я вообще могу дышать под удушающим весом его внимания.
— Извини, — говорю я и пытаюсь снова, но его широкие плечи, обтянутые свитером из кашемира алебастрового цвета, не поддаются.
Его взгляд перемещается на мои руки.
— Ты все еще держишь книгу.
Я опускаю взгляд, и он прав — я сжимаю дневник Микки так крепко, что костяшки пальцев побелели.
— О, точно. — У меня вырывается нервный смешок. — Виновата. Позволь мне… позволь мне положить обратно.
Мои руки дрожат, когда я возвращаю дневник на указанное место между "Анатомией Грея" и "Законами человеческой природы".
Позже, уверена, я буду ругать себя за то, что так легко сдалась, за то, что отпустила то, что вполне могло быть единственным доказательством того, что я не сумасшедшая, но сейчас все это, кажется, не имеет значения.