У меня снова возникает это чувство, которое говорит мне, что я переступаю очень тонкую грань и решаю переступить ее в любом случае.
— Да, я имею в виду… — Я подбираю что-нибудь, что звучит правдоподобно. — То, как он плавал баттерфляем. Невероятно.
Его глаза сужаются.
— Он плавал вольным стилем.
— Ну… он был так быстр, что мне было трудно сказать.
— Его время финиша было 3:40. Мое — 2: 20. В каком мире очень среднее, ничем не примечательное время Кэма Бьюкена делает его «потрясающим»? — Он нависает надо мной, и я осознаю каждый дюйм его невероятно высокого тела.
Тем не менее, я пожимаю плечами.
— Я не знаю… Просто в воде есть что-то от него. Что-то…
— Потрясающе? — Его челюсть дрожит, а губы сжаты в тонкую линию.
Он взбешен, осознание этого должно кричать об Опасности! Немедленно поворачивай назад! но вместо этого меня пробирает легкая дрожь. Потому что я нашла слабое место. Чувствительный нерв, в который нужно ткнуть пальцем.
Адриан играет скромно всякий раз, когда заканчивает четверть очередной серией прямых, или у него самое быстрое время на финише, но скромность — это притворство. Шоу для толпы.
Я начинаю думать, что он терпеть не может быть кем-то, кроме лучшего — даже в глазах такого человека, как я.
Я поворачиваюсь, довольная осознанием того, что проникла ему под кожу так же, как он настаивает на том, чтобы проникнуть под мою, и направляюсь в грязную комнату общежития, где меня ждут бессонные ночи, но не раньше, чем крикну:
— Передай Кэму поздравления от меня, ладно?
Он не отвечает.
По словам моей матери, вся жизнь состоит из жертв — урок, за которым обычно следует чувство вины за горести одинокого материнства, и очень резкий ответ: — Мне было всего девятнадцать. Я могла бы поступить в колледж и встретить хорошего парня. Я могла бы стать актрисой. Я могла бы жить в хорошем, большом доме на побережье, если бы все у меня сложилось по-другому.
То, что произошло — плачущий, нуждающийся ребенок, которого она родила на чьей-то кухне, который свел все ее перспективы к парням с татуировками на шее и поставил крест на ее будущем.
Но это важный урок — научиться жертвовать.
В эти выходные я пожертвовала двумя ночами сна, чтобы наверстать упущенное за домашнюю работу, следы которой, кажется, не в состоянии скрыть ни кофе, ни тональный крем из аптеки.
И сегодня утром я жертвую своей оценкой по истории.
Даже из-за того, что я работала всю ночь подряд, не было времени написать эссе по истории, которое профессор Айала сказал подготовить на сегодня, но пока я хорошо справляюсь в середине семестра, я почти уверена, что моя оценка выдержит удар.
— Все в порядке, — гремит баритон профессора Айалы. — Пожалуйста, положите на край стола свои эссе, а я подойду и заберу их. — Он один из немногих оставшихся в Лайонсвуде учителей, которым все еще требуются бумажные копии заданий, поэтому я не могу врать себе, оправдываясь компьютерными сбоями или перебоями в работе Wi-Fi.
Комната наполняется звуком застежек-молний и шуршанием бумаги, когда мои одноклассники достают свои сочинения. Я нервно тереблю карандаш.
Айала медленно спускается по проходу, аромат его бергамотового одеколона становится сильнее с каждым шагом.
Тревога камнем ложится у меня внутри.
Конечно же, он останавливается у моего пустого стола, обветренными пальцами сдвигает очки на переносицу.
— Поппи.
Я съеживаюсь.
— Простите, профессор…
— Тебе не нужно извиняться, — мягко обрывает он меня. — Я признаю, что я не из тех, кто продлевает срок, но я понимаю, что у тебя были некоторые смягчающие обстоятельства.
Я просто моргаю, глядя на него снизу вверх.
Что?
Он одаривает меня этой жалкой улыбкой, которая мягка по краям и совсем не похожа на сурового профессора политики нетерпимости, которым он был весь год.
Он что, перепутал меня с кем-то другим?
Я не уверена, как еще объяснить то, что происходит прямо сейчас, но если это поможет мне избежать низкой оценки, я не собираюсь смотреть дареному коню в зубы.
— Верно. ДА. Эти смягчающие обстоятельства у меня есть.
Он кивает.
— Тебе не нужно мне ничего объяснять. Адриан уже говорил со мной об этом. Ты можешь принести мне эссе в понедельник после перерыва.
Он уходит прежде, чем я успеваю ответить, и я остаюсь с отвисшей челюстью на полу.
Адриан?
Адриан Эллис?
На мгновение я пробегаю список всех Адрианов, с которыми я хожу в школу. Есть первокурсник по имени Адриан, тоненький, как карандаш, который разносит школьные объявления, но я сомневаюсь, что он смог бы выделить меня из состава.