— Как долго? — Мягко подсказываю я.
— Два дня, — отвечает он. — Это был первый раз, когда я дал отпор своему отцу, и я верю, что он пытался доказать свою правоту. Я мало что помню из этого. Мне никогда не разрешали носить еду или воду в подвал, и в какой-то момент у меня, должно быть, закружилась голова, и я потерял сознание. Когда я пришел в себя, прошло больше сорока восьми часов, и наш семейный врач обрабатывал раны на моей лодыжке и неприятную инфекцию почек, которая, должно быть, развилась из-за обезвоживания.
Адриану, может, и не нужна моя жалость, но она все равно есть — камень жалких размеров, от которого у меня сводит живот.
— Я никогда никому раньше не рассказывал об этом. Ты первая. — Его голос обманчиво нежен.
— Почему ты это сделал? — Очевидный ответ: ну, потому что я спросила, но он добровольно предложил гораздо больше.
Наши лица находятся в нескольких дюймах друг от друга, его прохладное дыхание овевает мою кожу — хотя для этого мне приходится вытягивать шею в равной степени, как и ему наклоняться.
Его ответ такой же мягкий.
— Потому что это не имеет значения.
Мои глаза расширяются.
И тут его рука сжимается сильнее.
Я реагирую инстинктивно, изо всех сил толкая его в грудь, но он не сдвигается с места. Ни на дюйм.
— Подожди! — Это выходит как какой-то наполовину вздох, наполовину хрип, и, к моему абсолютному удивлению, его хватка ослабевает.
Удушье длилось не больше секунды, но я втягиваю воздух, как будто в комнате его недостаточно для нас обоих.
— Просто подожди, — я выдавливаю из себя еще один сдавленный вздох. — Просто подожди. Тебе захочется услышать, что я хочу сказать.
— И что? — бормочет он, и хотя он больше не пытается меня задушить, рука на моей шее достаточно предупреждающая.
Я делаю несколько долгих, судорожных вдохов.
Подумай, Поппи.
Что, черт возьми, я могу сказать, чтобы сохранить себе жизнь прямо сейчас?
Вариант первый: раствориться в луже слез и надеяться, что у Адриана такая же аллергия на плачущих женщин, как и у Рика. Заманчиво… Но я сомневаюсь, что Адриан скажет мне найти мою мать и отправит меня за пивом.
Вариант второй: ударить себя в грудь и надеяться, что это отвлечет его достаточно надолго, чтобы он ускользнул. За исключением того, что Адриан не проявил ни малейшего влечения ко мне, и мне не нужно, чтобы кто-то смеялся над моей чашечкой С, прежде чем они убьют меня.
Я делаю еще один протяжный вдох.
Я была здесь раньше. Та же комната, другой дневник. И тогда Адриан отпустил меня.
Но только потому, что я его заинтересовала.
И я заинтересовала его только потому, что была… честной.
Я замираю, ответ поражает меня со всей силой удара молнии.
— Тебе не нужно меня убивать, — выпаливаю я.
— О, я что-то не понимаю? — В его голосе слышится нотка сарказма.
Я качаю головой и смотрю ему прямо в глаза.
— Нет. Ты не понимаешь. В нынешнем виде, да, я обуза. Я знаю о тебе кое-что, чего никогда никто не сможет узнать. Кое-что, что я могла бы использовать против тебя так же, как это сделал Микки.
— Ну, посмотри на это, — растягивает он слова. — Мы на одной волне.
— Но… — Я поднимаю палец. Мой голос дрожит. В отчаянии. — Мы оба знаем, что убивать меня грязно. Две смерти за семестр? Это гарантировало бы, что я буду держать рот на замке, но это доставляет много хлопот тебе и, очевидно, не очень хорошо для меня. Итак, я готова предложить тебе кое-что еще, что, как мне кажется, идеально подойдет для нас обоих .
— Я слушаю.
Я сглатываю. Я никогда не думала, что вот так я откроюсь другому человеку.
То, что может погубить меня, может спасти мою жизнь.
Какая ирония судьбы.
В животе у меня тошнотворное месиво, я излагаю это как деловую сделку.
— Прямо сейчас у меня есть рычаги воздействия на тебя, но что, если бы я могла предложить тебе то же самое? Рычаг давления на меня и более равномерно склонить чашу весов. Взаимное гарантированное уничтожение.
Он приподнимает бровь, по-видимому, не впечатленный.
— Мне неприятно расстраивать тебя, милая, но у тебя нет ничего, что стоило бы использовать. Твоя детская травма могла бы стать не слишком интересным сеансом терапии. К утру мое сообщение было бы разнесено по всем крупным новостным каналам.
— Это не моя травма, на которую я пытаюсь воздействовать, — парирую я. — Это что-то другое. Я сделала что-то… — Я не могу подобрать слов, чтобы описать это. Неправильно? Незаконно? Аморально практически во всех религиях мира? — … действительно плохое. Кое-что, что ты мог бы использовать, чтобы погубить меня.