Лимоны
Витька вспомнил, что у него в вещмешке есть кусок мерзлой свинины, и тут же явственно представил его себе: розовое задубевшее, твердое, как камень, мясо, припудренное крошками от сухарей, прорезанное слоями жира.
Конечно, он все время знал, где лежит свинина, но старался забыть, не думать о ней. А теперь она как влезла в голову, так и не выходит. Хуже того, стала представляться уже не мерзлым куском, а мелко нарезанными ломтиками на раскаленной сковородке, скворчащими в растопленном сале и испускающими синеватый дымок. Витьке показалось, что он почувствовал запах жареного мяса.
Он перестал работать палками, остановился. Торная лыжня, по которой прошли уже, наверно, два батальона лыжного полка, по-прежнему убегала вперед. А вокруг был все тот же лес, засыпанный глубоким снегом. Меж черных елей низко висело багровое тусклое солнце.
Сковородки, правда, нет, зато небольшой костерок быстро сварганить можно, — только бы сушняку найти. А бересту для разжижки запасливый Витька опять же имел у себя в вещмешке.
Конечно, когда раздавали по куску мяса, строго-настрого наказывали не есть, и считать ту свинину НЗ, то есть, неприкосновенным запасом. Потому что в походе мало ли что быть может. И вообще. Боевая задача у лыжного полка важная и срочная. Перехватить…
А с другой же стороны, если небольшой кусок отрезать, то ничего… Ужасно как есть хочется. Он никак не мог избавиться от этого постоянного чувства, хотя был в лыжном полку уже две недели, а кормили здесь хорошо, обильно, по фронтовой норме. Бойцы и офицеры смотрели на него иногда с удивлением: уж очень жадно ел. Витька, конечно, стеснялся, но ничего с собой поделать не мог: тыловая голодуха отступала медленно.
Командир шел в голове полка, а штаб двигался посредине, между батальонами. С час, наверно, Витька жал хорошим ходом и немного оторвался от штаба, ушел вперед. Они, конечно, скоро за ним сейчас будут, и нагонят, и уйдут вперед, если он костерком займется. Но ничего. Привал у него короткий будет. И он сразу потом дальше рванет. Ходок на лыжах хороший. В случае чего, можно будет сказать — по нужде остановку делал.
Витька проехал еще немного, увидел недалеко от лыжни большую ель и решительно свернул к ней. Потом все было сделано в аккуратности: снял лыжи, пристроил их стоймя вместе с палками, оттоптал в снегу круг поближе к ели, чтоб она его от лыжни заслоняла, огляделся. Метрах в тридцати заметил сухостой, небольшие осинки, — и пошел к ним, раздвигая валенками снег.
Пока разгорался костерок, Витька достал из вещмешка вафельное полотенце, расстелил его на снегу, приготовил соль, выложил мясо, отрезал несколько ломтиков и насадил на заготовленные березовые прутики. Подрумянивал свининку не спеша, осторожно, посыпал солью и отправлял в рот. Ел медленно, слегка прижмурив глаза — уж очень вкусно было.
Успел Витька только за второй прутик взяться, как на лыжне послышались удары палок, шуршание лыж. Он насторожился, прислушиваясь, — ждал, что невидимый лыжник проедет себе дальше — и дело с концом. Однако звуки движения вдруг прекратились, и Витька понял, что тот стоит на месте, видно, разглядывает его след.
Вот опять — шаг одной лыжней, вот — второй, палка воткнулась в снег, еще, еще… Что за черт! — все это становилось слышней, отчетливее, явно приближаясь. Витька поднял голову — из-за елки выехал и остановился перед ним майор, начальник штаба полка.
Ожидая в страхе хорошего нагоняя, Витька медленно поднялся на ноги и молча приветствовал майора, приложив вытянутую правую руку к шапке-ушанке. Тот кивнул в ответ, оперся на лыжные палки, оглядел Витькин бивуак: костер, торчащие рядом лыжи, вещмешок, расстеленное вафельное полотенце, приготовленные прутики с кусочками мяса. Майор был в чистом белом полушубке, туго перетянутом командирскими ремнями, в белых валенках. И меховой воротник, что лежал у него на плечах, тоже был белый, как пена. Между воротником гимнастерки и крепкой темно-красной шеей майора узкой резкой полоской выделился белоснежный, видно, недавно подшитый свежий подворотничок. На голове его лихо, слегка набекрень, сидела шапка-ушанка с пышным цигейковым мехом зеленоватого, бутылочного цвета, как бы подернутым изморозью. Лицо же у него было обветренное, потемневшее от мороза, щеки слека впалые, нос с горбинкой, а глаза серые, спокойные.
Он все глядел на Витьку, прищурившись, как будто что-то припоминая. Наконец спросил коротко:
— Ты — кто?
— Топограф, товарищ майор. Младший лейтенант. Прибыл к вам в полк недавно. После окончания училища.
— А, новенький! Вспомнил. Как же, топограф. Это хорошо. Топографы нам теперь нужны. На оперативный простор выходим.