— Да, да. Вы умеете обращаться с ружьем?
— Да, сэр. Я стрелял по жестянкам. Я неважный стрелок.
— Сколько раз вы ездили в Хукер с миссис Джеффрис?
— Раз пять-шесть.
— Были вы с ней в заведении, именуемом «Воронье гнездо»?
— Да, сэр. Чтобы убить время, пока приводили в порядок машину.
— Плакала она, когда была там с вами?
— Да, сэр.
— Из-за чего она плакала?
— Она была расстроена из-за поведения Джеффа и Линды, испортившего наш…
— Да, да. Правда ли, что как-то вечером, увидев миссис Джеффрис одну на берегу, вы пошли за ней и стали делать ей непристойные предложения?
— Нет, сэр.
— И это не вы настояли на совместной поездке с Джеффрисами сюда? Не вы обо всем договорились?
— Нет, сэр. Джеффрис написал мистеру Дулею, послал ему чек и вообще все устроил.
— Он сделал это не по вашему настоянию?
— Нет, сэр.
Вот в таком духе велся допрос. А под конец Вернон поглядел на меня, на стенографистку и сказал:
— Этого, милочка, не записывайте. Послушайте, Коули, вы ведь не дурак. Какого же черта вы надеетесь, что умные люди поверят подобным небылицам? Я был там. Я собственными глазами видел реакцию Джеффриса. Я видел реакцию вашей жены. Я видел и вас. Я знаю, как вы вели себя, когда приехали сюда, в Хукер, на рыночную площадь. Я беседовал с вашей женой. Она славная девушка, и вы разбили ей сердце. Я беседовал с Джеффрисом. Он буквально ошеломлен случившимся. И вы еще можете сидеть здесь и лгать нам, делая при этом честное лицо. Да и ложь-то ведь неумная, господи, помилуй!
— Вы нападаете на моего клиента, Верн, — вмешался Дженимен. — Для меня непостижимо, как вы беретесь решать, кто лжет. Ясно как день, что эти два хитреца оговаривают моего клиента. Джеффрис завладевает деньгами и женой этого парня. Какой еще вам нужен мотив? Боже, человек не совершает убийства из-за неудачного флирта, а?
— Джентльмены, мы едва ли решим сейчас этот вопрос, — важно объявил Карл Шепп и встал. — Верн, я буду вам очень обязан, если вы уточните детали, о которых мы с вами говорили, и представите мне весь материал к завтрашнему утру. Мы с Дэйвом просмотрим его и сформулируем обвинение.
Меня отправили в камеру. К моему удивлению, она оказалась большой и чистой, с зарешеченными окнами, с привинченными к полу кроватью и стулом, с раковиной, унитазом и стальной полкой для личных вещей. Дженимен последовал за мной. Дверь за нами заперли, и мы остались вдвоем.
Я лег на кровать. Кажется, никогда еще я не чувствовал себя таким усталым. Приятно было оторвать наконец босые ноги от холодного пола. Дженимен, засунув руки в карманы, подошел к окну.
— Будь у вас два доллара или два миллиона, Дженимен одинаково поможет вам, — сказал он. — Но знать все-таки интересно. Так чем вы располагаете?
— Я зарабатываю восемь тысяч в год. За дом я могу выручить по меньшей мере семь тысяч, машина стоит долларов пятьсот, и около двух тысяч я имею в банке.
Он подошел и остановился возле кровати, глядя на меня сверху вниз.
— Пол, вы убили эту женщину? Подождите, не отвечайте. Что было бы с этой страной, если бы адвокаты не стали защищать виновных? Вся наша судебная система лопнула бы. Я видел массу убийц. Если вы убили ее, это не изменит моего отношения к вам, дружище.
— Я не убивал ее. Если бы я убил, я сказал бы вам. Все было в точности так, как я объяснил тем, внизу.
— Эта история никуда не годится, — сказал он.
— Это правда. Она должна годиться.
— Такая правда никуда не годится. Такую правду невозможно использовать. Это самая неудачная история из всех, какие я когда-либо слышал. Я не могу выйти с ней в суд. Вы хотите выпутаться из этого дела или не хотите?
— Я хочу из него выпутаться.
— Отлично. Тогда придумаем другое. Затвор заело. Вы попытались высвободить его. Случайно ружье было нацелено в ее голову. Вы так испугались, что стали лгать.
— Нет, — сказал я.
— Ладно. Вы потеряли сознание, а когда очнулись, увидели, что она мертва.
— Нет.
— Вы оба решили покончить с собой, но у вас не хватило духу довести это до конца.
Я встал с кровати. Я всегда был человеком покладистым. Сейчас я не был покладистым. Никогда еще я так не повышал голос:
— Нет! Никаких выдумок. Потому что знаете, что это значит? Может быть, меня оправдают или я отделаюсь небольшим сроком, но они-то будут совсем чисты. Неужели вы не понимаете? Они это задумали, и сделали, и рассчитывают теперь выйти сухими из воды. Если меня оправдают или дадут мне небольшой срок, я все равно найду их и убью. Они считали меня ничтожной белой мышью. Я не мышь. И суду я не скажу ничего, кроме правды. Если вы не возьметесь за это дело, кто-нибудь другой возьмется.
Он долго ждал, пока я остыну.
— Поразмыслите еще, Пол. Если вы упретесь на этой истории, штат Флорида обрушится на вас всей своей мощью и превратит вас в лепешку.
— Значит, я не могу…
— Молчите! Ваша история настолько нелепа, что вас подвергнут экспертизе, дабы выяснить, в своем ли вы уме. Вы хотите спастись или намерены стать мучеником? Не отвечайте сейчас. Подумайте. Я навещу вас завтра утром.
Он ушел, и я остался один. Я знал, что отчасти он прав. Мои показания будут противопоставлены их показаниям, причем я не умею держаться на людях, а они умеют. В суде я буду краснеть, и потеть, и заикаться, и, если я скажу, что утром взойдет солнце, это прозвучит ложью. Джеффрис, грубоватый, уверенный в себе, опечаленный, мужественный, сумеет их убедить. Я заранее знал, как поведет себя Линда. Как мою жену, ее нельзя принудить свидетельствовать против меня. Но она может добровольно принести присягу. Она сделает вид, будто хочет помочь мне. И с грустной улыбкой будет меня топить.
Раньше я никогда почему-то не задумывался над тем, как понятие о справедливости и истине может зависеть от умения обвиняемого держаться. Линда и Джефф, я знал, об этом подумали.
Пробуждение от иллюзий всегда болезненно, и часто для этого требуется долгое время. Мое пробуждение от иллюзий, связанных с Линдой, было болезненным, но быстрым. Оно свершилось за какую-то долю секунды, в тот краткий миг, когда она после своего притворного обморока взяла мою руку в свои, и я заглянул в ее глаза. Теперь я задним числом мог понять все, чего прежде не понимал, ослепленный чувством благодарности к ней.
В ту ночь я долго не мог уснуть.
Утром после завтрака мне сообщили, что Линда пришла навестить меня и принесла мои вещи. Первым моим побуждением было ответить, чтобы она оставила передачу и уходила. Но мне любопытно было поглядеть, как она станет себя вести. Им с Джеффом нужно было это посещение для подкрепления их версии.
Линда была в темном, просто сшитом платье и почти без косметики. В руках она держала мою одежду, сигареты, журналы и портативный радиоприемник. Тюремщик был весьма любезен с ней.
— Пожалуйста, миссис Коули. Я вернусь через полчаса. Это все, что разрешается правилами.
Я наблюдал за ней, сидя на кровати.
— Дорогой, мне сказали, что здесь можно ходить в своей одежде, но без ремня и шнурков. Поэтому я принесла тебе спортивные брюки, к которым не нужен ремень, и мокасины. Носки и нижнее белье я положу на полку. Здесь же, я думаю, можно положить сигареты и журналы.
Она чуть улыбнулась мне, села на стул и полезла в сумочку за собственными сигаретами.
— Я разговаривала с мистером Дженименом, дорогой. Сегодня из Тэмпы ждут двух специалистов, которые освидетельствуют тебя. По-моему, это то, что нужно. Ты все последнее время был сам не свой.
— Продолжай, Линда. Это почти забавно.
— Я сказала им всем, дорогой, что не оставлю тебя в беде, что бы ты там ни сделал. Это ужасная история, но ты был болен, дорогой. Ты не знал, что творишь. Я не вправе обижаться или сердиться на тебя за фантастическую басню, которую ты им наплел обо мне.
Я смотрел на ее покрытую нежным загаром шею. В два прыжка я мог бы дотянуться до нее.
— Джефф, должно быть, в отчаянии, — сказал я.
— Он ужасно потрясен. Похороны состоятся в субботу в Хартфорде. Нас обоих совершенно замучили репортеры. Они так назойливы.
— Но вы, конечно, все им объяснили.