— Как так?
— Не успели медаль… Наумову… — пояснил Янкин, и Евгений удивился еще пуще. Конечно, обидно — приказ передали после гибели сержанта, через какой-нибудь час после взрыва, ну да ведь не время и не место сейчас… Он никак не мог отрешиться от этого и отдал распоряжение почти машинально — послал взвод вдоль кустарника, встречь бегущим немцам, другой взвод отвел к сосновому бору, повыше. Когда он плюхнулся в траву, то вновь увидел рядом Янкина и чуть поодаль — развернутое в цепь его отделение. Из головы по-прежнему не выходил Наумов… Евгений не мог объяснить себе: как и почему опытный сапер не успел выскочить из комнаты…
— Товарищ капитан! Евген Викентич! — окликнул Янкин.
Евгений оторвался от своих дум. Прошло несколько секунд, на пойме все так же валом валили и пуляли из автоматов немцы. Но вот позади растянутой, неуправляемой массы прочертились иные силуэты: свои, они преследовали гитлеровцев.
Евгений встал и вскинул над головой руку: сигнал командиру первого взвода. Не дожидаясь, покуда взвод поднимется, Евгений выступил из-за сосны и пошел на пойму. Вслед за первым снялся с позиции второй взвод, саперы на ходу развернулись и цепью перекрыли пойму. Они сближались с немцами без выстрела, и те тоже умолкли. Повисла необычная, тягостная тишина. Было видно, как немцы бросали оружие.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Владимир Богданович несколько суток не выходил на связь со штабом из-за неисправности рации. Информация в последние дни шла важная, он представлял, как нервничает при малейших задержках майор Зубов, и послал донесение по запасному каналу. Но это было долго: пока добрался связник до небольшого приграничного городка, в котором население наполовину состояло из поляков, да нашел явку…
Где-то вдалеке постреливали. Владимир Богданович знал, что на многих участках немцы день и ночь контратакуют, стремясь придержать наступление советских войск, но в глухом лесу это воспринималось как что-то отвлеченное. Разведчики на днях набрели на разоренный войной, сгоревший дом лесника; за жердевой загородкой сохранились только сараюшко, изрытая дикими кабанами делянка картошки да огрузневшие под урожаем четыре яблони. На яблонях по вечерам мостились ко сну одичалые куры.
Кур этих ловчился поймать Сахончик, и Владимир Богданович едва сдерживался, чтоб не цыкнуть на него: подступать к птицам следовало с опушки, а то, гляди, улетят в гущину, ищи свищи тогда… Настроение у Владимира Богдановича и так было неважнецкое, а тут еще рация подгуляла, черт бы ее побрал! Да и откуда взяться настроению после неудачного налета на немцев-артиллеристов, когда потеряли бойца!
Неизвестно, почему так получалось, но в последнее время Владимиру Богдановичу казалось, что чем ближе конец войны, тем больший урон несут разведчики. Гибель каждого разведчика он теперь стал переносить так, будто его каждый раз самого убивали. Он подолгу и дотошно копался в подробностях каждой вылазки, каждого рейда и бесконечно перебирал, судил-пересуживал себя и всех, кто участвовал в операции; к ошибкам ближних стал нетерпим. Владимир Богданович вообще стал замкнутым, часто погружался в раздумье.
Нынче разведчикам предстояла новая операция, она включала ряд довольно разрозненных действий, и Владимир Богданович обмозговывал, что к чему. Он подсознательно стремился реабилитировать себя за досадную потерю. Признать открыто свой промах, по всегдашней и неизменной привычке, он не собирался, но и носить вину неискупленной и незаглаженной тоже не мог — всему свой предел. Сам того не замечая, он напевал:
Владимир Богданович напевал и обдумывал, что к чему, но нелегко ему было усидеть, видя принципиальные ошибки Сахончика. И он не усидел, тем более что под этих курочек уже закипала вода в казане. Владимир Богданович поднялся, уголком глаза отпечатал сержанта Буряка с лоснящимися щеками, отметил, с какой старательностью тот хлопочет возле казана, подкладывая в огонь сушняк, и грозно предупредил Сахончика:
— Стой, я сам!
Сахончик замер.
— Тетерева… бывало, запросто… — бормотал себе под нос Владимир Богданович. Он сунул радисту осточертевший моток провода и воровато покрался к яблоням. Он был старый охотник, и видел, что все предприятие висело на волоске, достаточно одного неверного шага. Он присел, намертво зажал руки по швам и на ходу давал Сахончику указания — цедил сквозь зубы, не раскрывая рта, чтобы птицам казалось, будто говорил не он, а кто-то со стороны:
— Не шевелись ты…
Сахончик и не шевелился, если не считать губ, с которых срывался невнятный шепот. Однако Владимир Богданович не зря гордился своим слухом — в лесной тиши он таки уловил крамолу на устах Сахончика.
— Повтори, повтори, голубок!
— …соли… — смиренно выдавил тот.
— Соли? — сдуру переспросил Владимир Богданович.
— На хвост…
— Ах ты, ах ты… сказочник! — У Владимира Богдановича от возмущения кривился рот, он шипел, как гусак. Оба помалу заходили с флангов, окружали. По мере приближения ловцов куры заметно тревожились. Конечно, вжарить бы по ним из дробовика или, на худой конец, из автомата… Но стрелять в пуще нельзя было ни под каким видом, об этом и думать не стоило, и Владимир Богданович аккуратно поднимал ноги, переступая через кусточки бульбы и дружелюбно зазывая:
— Цып-цып-цып…
С другой стороны цыпцыпал Сахончик, куры доверчиво вытягивали шеи. Сахончик тоже тянулся в струну, но в первую очередь следил за Владимиром Богдановичем, который перед броском душевно раскинул руки — ни дать ни взять для обнимки.
— За шею, за шею! — не утерпел Сахончик, захлебываясь в смехе, потому что на крайней ветке мостилась голошеяя хохлатка.
Именно на нее целился и не сразу разобрал едкие слова Владимир Богданович, тем более что до желанной курочки оставалось два шажка. Он плавно ощупывал подошвами грядку, боясь напоследок споткнуться. Лукавый Сахончик не подавал больше голоса, но Владимир Богданович отлично представлял усмешку на его лице. Ох этот Сахончик! Владимира Богдановича так и подмывало отчитать наглеца, но нельзя было. Он твердо установил левую ногу, уперся правой и — ринулся. Одичалые птицы закудахтали и снялись…
— Курочка была ряба… — злорадно заключил Сахончик.
К вечеру Владимир Богданович с облегчением выслушал доклад радиста: аппаратура снова исправна. Вдвоем они забрались в сарай, Владимир Богданович подсветил фонариком, и они передали о разгрузке гитлеровцами эшелона авиабомб и баллонов с отравляющими веществами. При разгрузке наблюдатель сумел приблизиться к охраняемому форту у деревни — форт времен царя Гороха использовался под склад, — однако различить метки, кольца на боеприпасах и определить тип ОВ пока не удалось. Но и само по себе сообщение было слишком важным, и Владимир Богданович с нетерпением ждал дополнительных сведений.
Разведка не знает перерывов. Владимир Богданович, базировавшийся со своими людьми в заброшенном сарае, уходил спозаранку и приходил затемно. Дел набиралось невпроворот: встречи с боевыми помощниками, вылазки в близлежащие гарнизоны, наконец, и связь с поляками — советские войска уже выходили к старой границе.