— Где?
— Не знаю.
Деловые переговоры не отняли много времени. Когда подпоручик и Владимир Богданович остались одни, разведчик кратко информировал о дополнительном задании в районе Августовского канала. Перед самым расставанием Владимир Богданович заметил:
— Закругляемся вроде… капут фрицам. Драпмарш, одним словом!
— Похоже, — согласился подпоручик. — Но среди них еще такие фрукты попадаются… Смертники!
Владимир Богданович потрогал себя за кончик носа.
— Значит, время и место новой встречи мы уточнили. Все?
— Все, — согласился подпоручик и поднялся.
— Закругляемся… — повторил в глубокой задумчивости Владимир Богданович. — Наши к Неману вышли…
К Неману войска приблизились под вечер. Где-то на правом фланге постреливали. Ни сам Крутов, ни его саперы не вняли приглушенным туманцем очередям и клюкающим разрывам, однако Крутов определил, что снаряды рвались на той стороне, скорее всего на плацдарме соседней дивизии. Это подстегнуло его. Прихватив с собой Янкина, он двинулся на опушку сосновой рощи. По дороге приметил в папоротнике дрожащие заячьи уши, поводил по зарослям биноклем, но зверька в окуляры не поймал.
— Чего там, Евген Викентьич? — шепотом спросил Янкин, но Евгений не ответил.
Сосновый бор стеной подступал к песчаной осыпи. Высокий обрыв нависал над поймой, и дальше, в двадцати метрах, блестела недвижная вода. Заречный берег был низкий, луговой. Над подернутым синевой лугом высунулся откуда-то малиновый, с лиловыми пятнами язык; язык тянулся к правым соседям, пропадая в зазубренных снизу тучках, и Евгению казалось, что эти зазубрины от разрывов, хотя до плацдарма — если он действительно был — набиралось километров восемь и ни артогня, ни его следов увидеть было невозможно. Евгений знал, что где-то здесь, может чуть левее, прошла полковая разведка, он и выскочил со своей ротой к реке по указанию разведчиков, но пластуны переместились уже, и войти с ними в контакт Евгений не смог. Впрочем, это и не удивляло его, войска растянулись — непрерывное наступление длилось который день. Уже заметно сказывались потери в людях и технике, недостача боеприпасов и общее длительное напряжение. Темп был так высок, что и по хорошим дорогам Прибалтики поотстала тяжелая артиллерия. В боях повыбило танки, остались далеко в тылу шумные прифронтовые аэродромы… Противник подтянул из глубины свежие войска и срочно штопал дыры, но передовые части советских дивизий настойчиво рвались через реку: им требовались плацдармы.
Вслед за саперной ротой дивизионный инженер нацелил на этот участок переправочный парк — роту приданного понтонного батальона. Понтонеры рокировались сюда с фланга, по дороге наткнулись на разрушенный мост и задержались. Но Евгений не знал причин задержки, видел перед собой пустой, казалось не занятый противником, берег и решил немедленно разведать реку.
В роще замельтешила подъехавшая полковая батарея, расчеты выкатили орудия чуть не к самому обрыву; уже темнело, меж сосен что-то блеснуло и угасло, в синем воздухе запахло туманом, влажные сумерки накрыли реку, и на замытом горизонте отдало бледной, потухающей краснотой.
Обстановка была не ясна, полковые разведчики уплыли и как воды в рот набрали, пехота вот-вот должна подойти, но не появлялась. Однако артиллеристы да саперы обживали лесистую кручу: пока батарейцы привязывались на позициях, саперы наметили два съезда к берегу и резали в грунте аппарели к будущим пристаням. Полоска берега на той стороне уже принадлежала им. Евгений переправил туда на плоту один взвод, который выдвинулся на сотню шагов и залег. Не теряя времени, Евгений — с Янкиным на веслах — отшвартовал резиновую лодку, решил промерить профиль дна. Вдруг прикажут понтонерам строить деревянный мост?..
Янкин, как всегда, был молчалив. Беззвучно перекидывая весла, он без всяких видимых ориентиров умудрялся держать лодчонку в створе. Во всяком случае, так казалось Евгению…
Примерно через два метра он опускал на дно примотанный к трасшнуру камень и мокрой рукой царапал в блокноте цифры. Камень был легковат, грунта касался едва заметно, и Евгений не сразу приловчился к промерам.
В сумерках Неман казался безбрежным. Евгений послушал журчанье воды за бортом, и опять стало тихо. Евгению хотелось что-нибудь сказать, тишина давила, но говорить не полагалось. Он ощущал вяжущую сырость; над головой было бездонное пространство, оно угадывалось смутно, сверху будто насунулись тучи. Но вот по блеклому, неживому небу покатилась звезда, Евгений облегченно вздохнул и услышал Янкина:
— Понеслась душа в рай…
По замерам Евгений угадал — середина фарватера. Заученным движением находил он на шнуре кольца и определял глубину. Дно было пологое, удобное, все сваи на фарватер можно готовить одной длины; он прикинул, сколько их потребуется, и решил валить лес. С той стороны мигнул глазок карманного фонарика, это скрытно подсвечивал Сашка-Пат, который на днях вернулся из госпиталя, успел обкорнать под нулевку всю роту и был на подхвате… Евгений последил, как цепляется за что-то отвес, представил вязкие водоросли и с отвращением вздрогнул. Рукав его гимнастерки до локтя был мокрый, вода капала на колени, на блокнот. Лодка покачивалась. Евгений сидел истуканом, смотрел в непроницаемое лицо Янкина и почти машинально, без усилий продолжал профессиональный расчет — составлял в голове кубометры строительных материалов, считал необходимые для моста скобы и штыри, прикидывал организацию работ.
— Сто свай — сто дубов, — произнес Янкин.
— Сосна…
— Ну! Сто штук, говорю. — Янкин выгребал все так же размеренно, как мотор. Фонарик мигал уже рядом, потянулась отмель, и сержант добавил: — Заберем?
Они сняли Сашку-Пата, и Евгений подумал, что мог бы сейчас соступить с лодки на землю и пойти, пойти… На ту сторону, дальше и дальше… Он понимал, что на той стороне враг, что мысли его — не более чем игра, душевная бравада, вызванная близостью к врагу; он будто шел по лезвию ножа, ждал окрика с невидимого берега, и все же его не оставляло несбыточное и оттого навязчивое желание: пойти! Но вот уселся Сашка-Пат, лодка забурила и пошла обратно.
Всегда разбитной, Сашка сейчас сидел нахохлившись — замерз, что ли? — в разговор не ввязывался, только поджимал длинные ноги; на гимнастерке у него болтался пристегнутый к пуговке фонарик. Евгения подмывало спросить земляка, о чем тот думает, не хочет ли уйти в ночь, к черту на рога; но не спросил, а как бы посмотрел на себя со стороны Сашки: что думал солдат о нем, о командире?
— Соскакивай, Пат! — донесся, будто издалека, голос Янкина.
Евгений не сразу вник в смысл и только после всплеска, когда Сашка угодил сапогом в воду, сообразил, что к чему. Лодка качнулась, Евгений понял, что пора сходить, но еще секунды две сидел, додумывал. «Почему же мы такие, всякие?» — вертелось у него в голове, и за этим банальным вопросом возникали живые портреты и мертвые маски — знакомые и незнакомые, в их глазах были радость и горе, и где-то среди них мелькнуло, будто отраженное в кривых зеркалах, лицо Костика… Кто же виновен в судьбе его? Ни злости, ни раздражения Евгений не ощущал в себе, хотя в него частенько попадали рикошетом выкрутасы двоюродного братца. «После войны разберемся…» — смутно подумалось ему.