Евгений следовал на бронетранспортере с запасом взрывчатки. На поворотах неизменно маячил впереди силуэт в шлемофоне — танковый комбат… Темень быстро сгущалась, в небе застрекотали «кукурузники», их моторы специально глушили шум передового отряда. Евгений не сразу это сообразил, но потом понял, что бомбить ночью немцев, которые не имели здесь подготовленной обороны, весь день маневрировали и черт знает где и как сейчас располагались, — затея пустая…
В ночном рейде многое зависело от полкового разведвзвода. Разведчики прокладывали курс где-то впереди, они были невидимы и неслышимы, но Евгений не переставал думать о них, потому что вместе с танковым разведвзводом находились несколько саперов. Он полагал, что они миновали уже линию немецкого прикрытия, хотя, так ли это, никто не мог сказать, поскольку оборона противника была нарушена и, как всегда в период преследования, держалась отдельными очагами. Евгения беспокоило сейчас и другое: не отстали бы амфибии и понтоны. Он лучше других представлял всю сложность форсирования канала: отвесные бетонированные берега, глубина порядочная… Амфибии и полупонтопы на воду-то неизвестно как спускать, не говоря уже о погрузке на них боевой техники!
Из задумчивости его вывел глуховатый взрыв. Евгений определил — мина. Не дожидаясь приказания комбата, кивнул водителю, тот вырулил на обочину и пошел обгонять танки первой роты. Раза два бронетранспортер чуть не задело гусеницей, но саперы все же вырвались вперед, обогнули командирский танк, в котором все так же маячил комбат, и подались вдогон за разведкой: никто не сомневался, что именно там наскочили на мину. Примерно через километр бронетранспортер настиг остановившийся разведвзвод. Прямо посреди дороги стояла тридцатьчетверка с распущенной гусеницей. Евгений на ходу выскочил из кабины. К нему тут же подошел Сашка-Пат. В руках он держал противотанковую мину.
— Вот…
— Всего одна?
Сашка пожал плечами:
— Вторая бахнула…
Евгений подошел к танкистам, лейтенант весело отчеканил: убитых и раненых нет. Евгений понимал, что веселость эта — всего лишь нервное возбуждение, реакция молодого лейтенанта на взрыв, и ничего не сказал. Он и сам однажды, находясь в танке, перенес взрыв мины под гусеницей и знал, что это такое…
Каток, под которым рвануло, был выбит; оттаскивать танк не оставалось времени, саперы проверили объезд, и разведчики тронулись дальше.
По сторонам плыли размытые темнотой перелески, под колесами блеснул брод через ручей, вырезалось на просветленном куске неба сухостойное, будто распятое дерево. В вечернем воздухе густо синели выхлопные газы. Скоро совсем стемнело, и ничего уже, кроме слабых кормовых огней на передних танках, не различалось. Случай с подрывом, не произвел на Евгения особого впечатления, он только время от времени подносил к светящемуся приборному щитку часы. Мысли пошли какие-то путаные, сонные, но где-то внутри пульсировало ощутимое, как живчик, понятие: «Граница… граница…» Скоро старая граница!
К рассвету передовой отряд преодолел большую часть пути. Позади остался подернутый туманом, болотистый, никем не занятый лесной массив. Танки и колесные машины вырвались на простор. Где-то на востоке и северо-востоке громыхало — там пробивались главные силы дивизии. Но за ревом и лязгом танков экипажи ничего не слышали. Сидящие на ветерке саперы тоже едва различали далекий гул.
Евгений очнулся от забытья и безмятежно зевнул. В кабине было тепло, даже душно. Евгений двумя руками приоткрыл тяжелую броневую дверь. Водитель осуждающе покосился — Евгений захлопнул дверь и пошутил:
— Что-то у тебя уши пухнут!..
— Курить охота, товарищ капитан…
— Так бы и сказал! — С этими словами Евгений извлек из оттопыренного кармана пачку, помял папиросу, сунул солдату в рот.
Летнее утро обещало зной. В небе растаяло последнее облачко, даже повисевшая над головами «рама» пропала, как видение. Солнце наливалось плавленой медью, но его низкие продольные лучи только красили пыльные башни танков, угловатые борта бронированных машин и растворялись в клубах серой завесы. Эта завеса просматривалась на равнинной местности издалека, и по ней откуда-то прихлюпал снаряд. Снаряд был пристрелочный, разорвался с перелетом, в танках его не заметили. Насторожились только понтонеры да саперы — они тащили за собой громоздкие плавсредства.
Головной танк с прежней заданностью клацал траками, он не менял ни скорости, ни курса, и вся колонна за ним копировала изгибы дороги, прошивая перелески и вновь выползая на клочковатые, обмежеванные валунами поля. По бортам машин плескалась влажная от росы, застоявшаяся рожь, проезд сузился, и танки левой гусеницей давили посевы. Стебли с колосьями ложились ровно, как на уборке; с примятой полосы, забивая солярку, повеяло хлебным духом. Рука Янкина порыскала за бортом транспортера.
— Перестояла… — заключил сержант.
Но никто не поддержал разговора — саперы, снявшись, взглядами провожали уносимый ветром бурый тюльпан разрыва.
Над передовым отрядом побарражировало и скрылось звено наших истребителей. Колонна вырвалась изо ржи, преодолела незасеянный, каменистый холм и скатилась под уклон, к сухой канаве. Первый танк остановился, осторожно пощупал землю и полез через препятствие. Едва он перебрался на ту сторону, по колонне пришелся орудийный залп. Подразделения с разбега еще сжимались, до предела сокращая дистанции, гусеничные и колесные машины по инерции выбирали последние метры, и тут показалась за канавой — в полукилометре — цепочка горбатых, напоминающих верблюдов, немецких танков. Они дымили слева по курсу — наперерез, и тоже по полевой дороге. По ним можно было достать, но тридцатьчетверки стояли в затылок друг другу; они начали сдавать, бронетранспортер с саперами тоже пятился, его зацепил танк, и что-то хрустнуло. Водитель в горячке рванулся из кабины, однако Евгений придержал его: нашел время сводить счеты!
Все знали, что немецкие танкисты связывались с тридцатьчетверками без особой охоты, ну да здесь нашла коса на камень… Немцы, без сомнения, засекли передовой отряд, видели заминку, однако не стреляли. Их замысел прояснился, как только в воздухе загудели «юнкерсы»: бомбовозы с первого захода брали горки и валились на цель.
— Разминулись с «ястребками»… — прищурил глаза Сашка-Пат.
— Небо широкое, — ответил Янкин, вжимая голову; в ушах его еще стоял звон улетевших истребителей.
Все могло кончиться в несколько минут: встречный бой скоротечен… Командир на виду у всех торчал из башни, его танк — единственный — находился за канавой и елозил взад-вперед, выходя из-под возможного выстрела. В эти несколько секунд не только командир отряда, но и все поняли, что разведка и боевое охранение проскочили слишком далеко вперед или же немцы пропустили их умышленно…
От ведущего «юнкерса» отделились сигары — их было видно, они еще не набрали ускорения и не стабилизировались. Но на них никто не смотрел, все взгляды собрал, как в фокус, комбат. Вероятно, он отдал какой-то приказ, потому что роты, разворачиваясь влево и вправо, на полном газу рванулись вперед, и почти все танки одновременно подвалили к канаве. На секунду замирая, они беззвучно кланялись, перекрывали гусеницами канаву и снова ревели. Тридцатьчетверки резко пошли на сближение с арьергардом противника, это был единственный шанс уйти от бомбежки.