Взвод ждал своих лазутчиков на берегу Днепра, в ивняке. Саперы поначалу намеревались переправиться с ходу, но не нашли плавсредств; к тому же не хотели бросать пушечку, а Днепр под Киевом широк. Да и в обстановке не было ясности, о положении в самом Киеве говорили всякое, и не терпевший неопределенности Бойко отправил в город Евгения…
Разведчики набрели в кустах на дренажный колодец. Евгений потрогал тяжелую смоленую крышку и невольно оглянулся: не зазвякает ли на рельсах вагон с Подола? Но внизу было тихо.
— Пошли… — сказал Евгений.
Он знал, где можно проскользнуть незаметно, помнил место, где они с Костиком зимой стреляли из ружья Владимира Богдановича и резали бузину на трубки. Евгению чудилось, что через полчаса он попадет на Печерск, в теплую комнату, мать встретит его, поворчит и раскроет завернутую в передник кастрюлю с горячей картошкой. Не глядя на отчима, Женя виновато присядет к столу…
Справа от них осталась серая коробка — недостроенный памятник Шевченко, потянулись уступами террасы на месте Аскольдовой могилы. Ни склепов, ни крестов на кладбище давно не осталось, даже ротонда утонула в зарослях. Разведчики, одолев почти отвесный обрыв, пробрались в архиерейский сад, оттуда, через забор, — во двор. Евгений прислушался: все было спокойно. Как воры, крались они по коридору к двери, но ключа на обычном месте не нашли и вернулись в темный, безлюдный двор. Недолго думая, Евгений сорвал прибитую наискось к раме доску и отворил окно.
Из комнаты пахнуло стоялым воздухом. Электричества в городе не было, и Евгений, велев Сашке встать к окну с одеялом, зажег спичку.
Кругом были следы поспешных сборов. На столе и на кровати валялись белье, обрывки газет. Возле этажерки на гвоздике висел пионерский галстук. У Евгения сжалось сердце. Однако предаваться воспоминаниям было недосуг. Он нашел в шкафу свой костюм, кое-что подобрал и Сашке.
— Надевай!
На Печерске — безлюдно. По улице Январского восстания ветер гнал листья, неезженые трамвайные рельсы после дождя схватило ржавчиной. От остановки, что у посеченной пулями стены Арсенала, в сторону Лавры тащился старый дворник Нестор: собирал в торбу каштаны. Евгений остановился. На него холодно пялились окна беззвучных, замерших зданий. Евгений все смотрел на старого дворника, который не узнавал его. Пройдя до поворота, Нестор с усилием разогнул спину и тяжким взглядом повел по стенам нового, перед войной выстроенного на месте разобранной церкви дома, привычно оглядел пушку-памятник и пошел дальше. Из подворотни выскочил под ноги дворнику кот с бантом, за ним мальчик. Оба крутнулись под каштанами и убежали. Евгений тоже пошел.
У восемьдесят четвертой школы, на спуске, дымила опрокинутая трехтонка в кипой кровяных бинтов в распахнутой кабине. На проводах висел тряпичный хвост змея. С пьедестала удивленно глядел кудрявый Пушкин.
Евгений оглянулся — дворник пересек пустой развилок и, не посмотрев на тлеющий грузовик, пошел обратно. Подле каменных ворот с крестами Нестор поднял с земли битую грампластинку и в сердцах бросил в урну.
Город притих, лишь по улицам слонялись неугомонные подростки. У булочных наметились очереди, в продуктовом магазине дзинькнуло толстое бемское стекло.
Евгений с опаской рассматривал знакомые дома и незнакомые лица, по старинке подфутболил каштан, и лишь фыркнувший за спиной броневик с крестами отрезвил его. Евгений съежился и юркнул в ближайшую подворотню.
Он попал во двор опустелого детского сада. За веселым штакетником валялись в песке мячи и куклы. Чьи-то злые руки уже успели повыдернуть здесь грибки и опрокинуть качалки. Евгений бегом срезал угол и через проходные дворы выскочил на Арсенальскую. Вспоминая адреса, он обошел человек пять своих бывших одноклассников, никого не застал, но под конец ему повезло.
— Здоров, эрудит! — с порога крикнул Евгений, протягивая руку. Но всегда веселый и остроумный Борис встретил его сдержанно. Он удивленно и вопрошающе разглядывал Евгения. В комнате у него стоял беспорядок, а сам Борька в стоптанных башмаках косолапил по полу. На полу по-прежнему пласталась белая медвежья шкура — трофей покойного отца-полярника, — да на стене выделялась знакомая картина: ураган, люди на обломке мачты.
Борис поведал, что знал, о событиях в городе. А знал он немного, понаслышке. Видел листовки… Видел, как немцы хватали молодежь…
Почему остался в городе? Да вот так и остался: у самого порок сердца, в армию не взяли, у матери сердечный приступ, и до последнего дня копал эскарп…
Домой Евгений пробирался закоулками и все-таки возле своего двора чуть не угодил в облаву. Он успел шмыгнуть в ворота, но лезть засветло через окно остерегся — не привлечь бы внимания. С видом стороннего человека продефилировал он по двору и едва не наскочил на Нестора, который торчал с каким-то незнакомцем у них под окном. «Типчик…» — неприязненно подумал Евгений о незнакомце и вспомнил слова безногого Пашки: «Выплыло дерьмо…» На Пашку, давнишнего партнера отчима по преферансу, Евгений впервые наткнулся за углом, где тот продавал папиросы. Инвалид со смешком да со злой шуточкой в пять минут просветил Евгения: в городе зверствуют немцы, Владимир Богданович и мамаша в армии, ушли еще до фрицев…
— И ты ж вроде служил? — поинтересовался Пашка, скрипнув тележкой.
— Я и сейчас в армии!
Пашка тяжело, с хрипом потянул воздух:
— Ну-ну… гляди! Тут тебя знают…
Евгений долго кружил по укромным местам, несколько раз забредал во двор, пока не убедился, что пробраться в комнату немыслимо. Уже стемнело, и подпирал голод. Затянув ремень, Евгений в который раз опасливо пересек темный двор, решая, к кому податься. И вдруг его неуверенно окликнули:
— Женя!
Евгений вздрогнул: голос показался до боли знакомым. Аня?! Да, конечно же, она! А говорили — погибла… От неожиданности Евгений не мог вымолвить слова. Аня взяла его за руку, потянула в неосвещенный коридор соседнего — бывшего архиерейского — дома, где она жила. Особняк выходил в тот самый сад, через который Евгений пробирался прошлой ночью в город.
Евгений ступал, как лунатик, пытался что-то спросить, но Аня цыкнула, и он замолк. Тайком пробрались они в комнату, Аня зажгла коптилку.
— Женя, не верю… Главам своим не верю…
В полумраке Евгений озирался. Аня сказала:
— Мамы больше нет… Я одна…
Евгений плохо воспринял ее слова, ответил:
— Я помню… То есть… да, мама, конечно…
— Что помнишь?
— Тебя…
Вдруг он припомнил расставание в районе контрудара, и свою растерянность, и голос Наумова под окном…
Они сели за стол. Евгений не видел тарелок, не замечал на Ане старого маминого платья.
— Почему ты здесь?
— А ты?
Аня сдернула с головы бархатную ленточку, белые пряди засыпали ей глаза.