— Стреляют, чтоб им руки отсохли! Рымарь для них что бельмо в глазу: первый пригнал скотину в артель.
— Да… Борьба за справедливость легкой не бывает… — Викентий Станиславович оторвался от бумаг и, приметив, как сосредоточенно слушает Женя, погладил мальчишку по голове. — Бедность и богатство всегда враги. Борьба неизбежна. Павло зачем пожаловал?
— «Бублички» поет… Отпуск…
— И одежку отсмолил — глянуть совестно.
— Со старыми б дружками не стакнулся. Поговори с ним, Викеша…
Захар Платонович ушел от зятя с каким-то беспокойным чувством: в голове мельтешило новое слово — коллективизация; вертелись Нечипор со своей коровой, Павло в дурацких очках, пожар, обеспокоенная Прохоровна…
Днем Прохоровна с дочкой окучивали картошку. Придя в дежурства, Ольга успела простирнуть Женины штанишки, поела. Бессонная ночь никак не отразилась на ней. Из-под белой косынки с красным крестом выглядывали широко поставленные, улыбчивые глаза, на лице — румянец. Невысокая, одного роста с матерью, она легко махала сапкой, напевала:
Задевая подолом ботву, переступала то на свой рядок, то на материн.
— Шла с дежурства… Судейский писарь сказал — поймали бандита.
— Какой писарь? — спросила Прохоровна, хотя отлично знала, о ком речь.
— Володя.
— Какой он тебе Володя!
— Ой, мамо, вечно вы… Ну, Владимир!
Прохоровна тайком вздохнула: да на Викентия все с завидкой глядят — золотой зять!.. Умный, образованный, во всем положительный… Только возраст у зятя не тот… Видно, зря надеялась Прохоровна, когда Ольга, поддавшись уговорам, выходила за Викентия Станиславовича, что стерпится — слюбится. Вот уж и внучок подрос, ан ни любви, ни привычки. У Викентия сорочка без пуговицы, а ей — «Володя»…
Прохоровна выполола рядок до конца, разогнулась, прислушалась к детским голосам: заспорили внучата.
— Слезай с лестницы, сатана! — крикнула наугад. — Вон у деда лозина!
Внимание детей давно привлекала запретная лестница, которая уходила в таинственное чердачное окно. Что там? Внуки давно ждали подходящего момента — покуда грозная бабушка скроется за углом… И вот…
Первым полез Костик. Неуклюже, как медвежонок, ступая меж выставленных отмокать банок из-под варенья, он через минуту оказался на лестнице. За ним последовал юркий Женя. Мальчики мигом разворошили на чердаке старые книги и журналы, из окна выплыла туча пыли. Вскоре оттуда свесились облепленные паутиной головы.
— Муся, давай сюда!
Зажав краюшку с медом зубами и оглядываясь, Муся нерешительно поставила сандалию на ступеньку. Над ухом у нее что-то жужжало. Оса! Противная, вот тебе! Отпустив перекладину, девочка махнула рукой и полетела на банки. Звякнуло битое стекло…
Ольга первая примчалась на крик. Схватив на руки окровавленную Мусю, понесла в дом. Следом голосила Прохоровна: «Ой, лишенько! Живот порезала… Говорила старому — прибери дробину!»
В этот же день Захар Платонович положил на буфет свежую лозину, и мальчики до самого обеда чувствовала себя виноватыми. Они играли на задворках, стараясь не попадаться взрослым на глаза. Пока больная Муся вылизывала мед с блюдечка, они дважды обошли усадьбу вдоль забора; слева от крыльца, возле сарая, выбили сучок из доски и заглянули к попу: у попа было тихо, пустой гамак скучно провисал меж столбов. За домом, в саду, было слышно, как чахкает крупорушка на дальней улице.
Жарынь. Возле колодца умостились осовелые куры. Мальчики тоже подошли к срубу, заглянули вниз. Из прохладной глубины пахнуло сыростью. На черном зеркале воды что-то булькало, это были жабы. Костик подергал спущенную в колодец цепь, от притопленного ведра пошли круги.
— Ах вы, шибенники! Там баба масло держит!
По голосу оба поняли — дед не злой.
Скрипнув калиткой, во двор вошла с ведрами дочка портного Бася.
— Славный кузен приехал к тебе… — Она потрепала по щеке Женю, хотя при этом глядела на Костика. — Сидите дома, детки! Уже цыганка ходит.
— Черти ее мордуют… — вставил Захар Платонович.
К колодцу степенно направилась Прохоровна — посудачить со свежим человеком. Услыхав о цыганке, она окинула взглядом двор, что-то подобрала в подол и живенько сняла с веревки недосохшие тряпчишки. От греха подальше.
Покуда женщины плели свой нескончаемый разговор, Захар Платонович бочком отступил к колоде и взялся рубить хворост. Но остаться незамеченным ему не удалось.
— Ты когда же колодец почистишь?.. — завела Прохоровна.
Захар Платонович выслушивал эти привычные слова лет уже десять, с того самого времени, как утоп пьяненький Ковш — единственный на все местечко специалист по колодцам. На его счастье, востроглазая цыганка не заставила себя ждать: Бася со двора, она — во двор.
— Здравствуй, хозяин! Богат будешь! — запела она, проходя мимо Захара Платоновича. В руках у нее уже переливались карты.
По проволоке, захлебываясь от лая, погнал кольцо Султан. Цыганка спустила на плечи цветастый плат, поклонилась хозяйке.
— Позолоти ручку, щедрая! Правду скажу!
Прохоровна строго поджала губы и безмолвно сунула ей приготовленную монету. Смуглая гадалка стрельнула глазами в хозяйку и, удерживая ее морщинистую ладонь, затараторила о судьбе, богатстве, дальней дороге…
— Поворожи на внучат, — прервала ее Прохоровна, отнимая руку и направляясь к крыльцу. На крыльце они сели, гадалка раскинула на Женю.
— …дорога… большой дом… красивый будет…
Мальчики мало что понимали из слов цыганки, но не отрывали глаз от замусоленных королей и дам. Хриплый голос цыганки играл гортанными звуками:
— Х-хворать будет, к-красивый… г-гляди, к-колодец г-глубокий…
Заслезившимися глазами смотрела Прохоровна в карты, рассматривала печальный расклад и тонкие, унизанные кольцами, с грязными ногтями пальцы цыганки. Кто знает, о чем думала Прохоровна, может, о своем девичестве и соловьях в левадах, а может, о замужестве и жизни с Захаром, выходцем из старинного казацкого рода, выкорчеванного и раскиданного по белу свету за непокорность и бунтарство всемогущей рукой самодержицы Екатерины. В девяносто пятом году, уже с Павлом на руках, подались молодые Захар с Прасковьей на нефтяные промыслы. Да только не нашли счастья в том аду, через год вернулись…
Когда цыганка затараторила о колодце — Прохоровну как громом ударило. Она грозно зыркнула на Захара Платоновича:
— Говорила же — колодец! Покрышу навесь! Моя б воля — я б тебе…
— Бодливой корове…
— Который год — как в стенку горох! А если дитя, не приведи господь… Что ты себе думаешь? — Прохоровна, распаляясь, всплеснула руками.
Захар Платонович снял очки, старательно протер стекла.
— Отцепись, стара… Сказал же — сделаю.
— Язык у тебя без костей…
— Бабуня, а у тебя с костями? — полюбопытствовал Женя.
— Цыц! Чтоб ноги твоей не было у колодца!
Женя тоже думал о колодце. Вода в нем черная, с жабами, бр-р-р… Он и раньше побаивался в одиночку заглядывать туда. Разве, что с Костиком, за компанию. А теперь, когда знал, что упадет, дудки! Хотя все равно… Сказала же гадалка, — значит, так и будет. Тихий страх одолел мальчика.