ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Прибывший в сумерках Рымарь рассказал о зверствах немцев в Киеве. Бойцы с некоторым сомнением слушали партизанского вожака: такое понятие, как Бабий яр, еще не успело обрести своего жуткого смысла. Но факты, факты… Дубак и его разведчики (они вернулись ночью) немало добавили к рассказу Рымаря. Даже умевший говорить Бойко стушевался, закрывая короткий митинг.
Рымарь с Евгением деловито осмотрели лагерь.
— Когда тронетесь? — спросил Рымарь.
— Ночью, — ответил Евгений. Он глядел на молодцеватого Рымаря и видел, как тому нелегко: годы, увечья… Евгению припомнилось многое, связанное с именем этого крепкого человека, и он невольно подумал о жалкой судьбе переданного партизанам Журбы — бандита, который и раньше направлял оружие в Рымаря. В эти минуты Евгений не мог целиком переключить свои мысли на предстоящий рейд: они невольно обращались к тем, кто оставался здесь, в тылу.
Партизаны намечали устроить в Горелом гаю одну из своих баз. По всем признакам, следовало ждать в здешних местах карателей, вероятно даже, это будут регулярные части, и командование отряда стремилось рассредоточить продовольственные запасы; кроме того, Рымарь присматривал место для оружейной мастерской. Бывший предколхоза, он подходил к организации партизанского отряда как хозяин. Да иначе было и нельзя.
Не сказать, что действия отряда Рымаря носили широкий характер. Однако в последние дни партизаны подорвали немецкий эшелон, сожгли оставленное при отходе зерно и готовили налет на склад авиабензина.
— Засиделись мы… — со вздохом произнес Евгений.
— А я тебе не советовал? — упрекнул старый партизан.
Рымарь не однажды предлагал слиться и воевать вместе, особенно после того как взвод передал партизанам пушчонку, правда, без снарядов и всего с одним артиллеристом. Это был вынужденный дар. Протащить орудие через фронтовую полосу и оборону врага не представлялось реальным.
Да, он предлагал, советовал, но армейцы и слушать не хотели. Разве их взвод исключен из состава полка? Раненых передали в надежные рука, пополнили боеприпасы, дождались разведчиков — чего же еще медлить? Тем более что Дубак хоть и не переходил линию фронта, но установил: немец восточнее Киева копает землю. Застопорился…
Прощание с партизанами навевало грусть. Евгений, Бойко и многие саперы жали Рымарю руку, а тот только покашливал. В горле першило…
Перед большой дорогой забот не оберешься. Одна из них привела к комиссару Дубака.
— Как же с партвзносами? Так недолго и механически…
Бойко подумывал об этом, но…
— Деньги-то есть? — спросил он.
— В кармане — блоха на аркане! Содержание не давали с июня! — завел Сашка-парикмахер.
Буряк хохотнул:
— Вот докука, ты ж у нас без году неделя!
— Выходит, я ничейный?
— Не отставай от своих… А должок с Гитлера стребуй! — усмехнулся подошедший Наумов.
Казалось, бойцы и не думали о близких испытаниях. По лагерю неслись шутки и смех, хотя в веселье этом все же была сдержанность. Она стала еще приметнее, когда незадолго до полуночи взвод оставил Горелый гай.
В мокром лесу шуршал холодный дождь, было по-ночному неуютно, и воспоминание о покинутом прибежище вызывало в сердцах щемящее чувство.
Скоро лес кончился. Невидимое небо где-то невысоко висело сырой тряпкой. Набухшая и остывшая земля вязала ноги. Отвыкшие от переходов бойцы стали помалу сдавать, однако Евгений подгонял их: в темную да сырую ночь только и пробираться по безлесью.
К утру ударил первый заморозок. Под ногами захрустела ледяная корка, идти стало легче. Но в сером рассвете уже угадывалось движение немецких колонн, саперы высмотрели неубранную полосу подсолнуха и залегли на день. Здесь Бойко и поздравил воинов с Октябрьским праздником.
Продрогшие после дождя люди нехотя укладывались на затвердевшей, неласковой земле.
— Впервой так праздную… — угрюмо заметил Сашка-парикмахер.
— Да ты, вьюнош, много ль праздновал? — улыбнулся Наумов.
— Вопросик… Мне двадцать стукнуло!
— Ого-о…
— Я знамя нес бы!
— Я тоже, — посерьезнел Наумов. — А несу крест…
— Какой? — не понял Сашка.
— От бога…
Бойко тем временем крутил ручки громоздкого «Колхозника». Он наотрез отказался оставить приемник в лагере, хотя севшие батареи уже едва дышали. Выключив питание, настырный Бойко велел Буряку связать из подсолнуха-сухостоя фашины, чтобы поднять над головой хоть небольшую антенну. И к полудню он добился своего: приемник зашептал. Комиссар прильнул к динамику.
— Пара-ад! На Красной!
Это было неожиданно и радостно. К сожалению, никаких подробностей разобрать не удалось. Но и этого оказалось достаточно.
— Братцы, а ведь теплей стало! — сказал Янкин.
— А ты говоришь — не так празднуем, — обернулся Наумов к приумолкнувшему Сашке.
— Законно! — подтвердил Буряк, и лицо его раскраснелось, как после чарки.
— Ша-ша! — утихомиривал всех комиссар. Но видно было, что приструнивал он их для порядка, а в душе рад — на людей повеяло теплом.
Наконец Бойко с сожалением выпрямился и отвязал от безжизненного уже приемника поясной ремень.
— А что, разве ради этого не стоило тащить?
— В Москве побывали, — сказал Наумов.
— Я прямо своих вижу, — заверил Сашка. — Усатого директора в вышитой рубахе, за ним…
— Холодно в сорочке-то.
— У нас тепло!
Наумов посмотрел на ожившего Сашку, вспомнил сына, который тоже на фронте, и тайком вздохнул.
— Один ты у стариков?
— Брат летает.
— А батя?
— С первых дней призвали, через неделю похоронка…
С сумерками взвод тронулся дальше. Вскоре на востоке что-то запламенело, потом притухло, и разведчики потемну уткнулись в разлитый после дождя, с ледяными закраинами ручей. Лезть в брод саперам не хотелось, и они направились к околице уснувшего села — искать переход. От ближнего, заслоненного вишенником двора тянуло живым духом, из гущины смутно проглянула белобокая хата, у колодца высился на часах длинноногий журавель. Дубак прокрался вдоль сада, безлюдье и тишина успокоили его.
Саперы тронулись через кладку. Сашка-парикмахер споткнулся и громко кашлянул.
— Хальт! — раздалось из темноты.
Окрик положил всех, один Сашка нескладно закружил возле Евгения.
— Ложись! — пробасил Наумов.
За садом стукнул тревожный выстрел, затопали сапоги. Через минуту вдали мигнула фара и яркий свет вырвал из темноты стоявшее неподалеку школьное здание. Оттуда выскакивали поднятые по тревоге немцы. Часть из них подалась к ручью. Вслед за солдатами к воде рвалась свора собак.
— Буряк с пулеметом на левый фланг! — распорядился Евгений.
Пока Буряк устанавливал ручник, Бойко с основной частью бойцов перемахнул на ту сторону. Немцы открыли стрельбу по освещенному ручью, хотя саперов там уже не было.
Евгений лежал возле Буряка и заслонялся рукавом от колючего луча. Кроме него и пулеметчиков на этой стороне задержались еще Дубак с двумя разведчиками да Наумов с Сашкой.
С мотоцикла застрочил автомат.
— Огонь, огонь! — требовал Евгений, но Буряк возился с сошкой…