— Нужно выходить… — механически повторял Евгений.
— Пан или пропал! Кинулись!
Взрывом кувырнуло мертвеца. Из-под него выпросталась немецкая граната. Думать было некогда. Гога схватил ее, дернул шнур и запустил в соседнюю ячейку. Не дожидаясь вспышки, друзья вскочили. В спину им хлестнул автомат, но они уже повалились в грядки и ползли в сторону. Там, где они плюхнулись, очереди косили ботву.
— Цел, юнга?
Евгений полз, высоко поднимая зад: мешал топор.
— Брось топор! — зашипел Гога, но Евгений лишь нервно хохотнул…
Евгений добрался в отделение и чувствовал себя как оплеванный, хотя никто, кроме Гоги, не знал, как было дело, а начальник школы Розинский даже похвалил обоих: «Молодцы…» Впрочем, похвалу его понимать нужно. Даже когда Евгений с Гогой, будучи еще курсантами, погуляли в самоволке, сухопарый Розинский, буравя дружков черными зрачками, спросил:
— Так будем учиться, воины?
— Будем…
— Молодцы!
Вскоре школу отвели за высотку. Евгений сбросил вещмешок, раскинулся на траве. Недалеко сидел Гога и со скрытой улыбкой наблюдал за веселой возней молодых курсантов.
— Твои жеребятся? — спросил Евгений.
— Мои…
Смахнув улыбку, Гога расстегнул гимнастерку, достал из пришитого изнутри кармана фото, побормотал что-то и опять спрятал. Потом порылся в вещмешке.
— Побриться — воды нет…
— Ты по-морскому, — присоветовал Евгений.
— Спасибо, друг, за совет — Морячок сидел в каске, тень от железного козырька прикрывала ему глаза.
— Хорош… Хорош ты гусь, Женя! Отчаянный! Видел я теперь тебя по-настоящему, в деле…
— Что ты видел-то? Темно было, — попробовал отшутиться Евгений.
Саперы ждали кухню. Евгений полез в карман. Так и есть: утерял ложку! Он резво подхватился, обшарил вокруг себя траву, но ложки не было.
— Ч-черт!
— По какому поводу сквернословишь, юнга?
— Ложку потерял.
Гога поднялся на локте.
— Белая, алюминиевая?
— Ты ее видел? — обрадовался Евгений.
— Конечно! — Глаза у Гоги были светлее неба. — Ты ж вынимал! У проволоки.
Евгений посмотрел на дружка с благодарностью.
— Память тебе отшибло, Женька… Как начали по нас пулять, так ты и достал ложку.
— Не помню… Зачем?
— Окапывался…
— Ну, трепло!
Кругом хохотали, слушая, как пикируются эти двое.
— Слышь, — обратился к Евгению Гога, — как же с выпуском? Потратим людей… Учили, учили…
— Поехал Бойко в дивизию… Должны решить.
Через минуту поднятую в ружье школу вместе со всем батальоном спешно построили. «Без завтрака…» — сожалели курсанты.
Над приречными холмами волновалось марево. Раскаленные каски стискивали головы, кое-кто на ходу доцеживал из баклаг воду.
— Шире шаг!
Колонна растянулась. Взводы шли без дороги, вдоль фронта.
— Куда нас? — допытывался любознательный Буряк, но вопрос его остался без ответа. И так ясно: форсированным маршем на отдых не ходят. Горячий воздух затруднял дыхание. Вялые, непослушные мускулы работали через силу, но саперы почти бежали. Колонна спустилась в лощину. Под ноги стлалась жухлая от зноя трава, вздымалась тонкая пыль, и от этого жара казалась еще невыносимей. Школьная колонна обошла пушечный дивизион. Вдоль маршрута бежала шестовка с пучками проводов. К островкам акации жались штабные палатки и машины, блестели золотые шевроны на командирских гимнастерках. Впереди колонны по-прежнему вышагивал неутомимый Розинский в развевающейся за спиной куцей плащ-палатке. Сухощавый, втянувшийся в походную жизнь, он двигался легко и стремительно. Ни жара, ни бессонные ночи не брали его.
— Подтянись!
Дорога падала со взгорка. Вдали, среди зеленых виноградников, высился Румянцевский столп — в честь победы русской армии на реке Кагул. Нагретый воздух размывал гряды холмов. В небе кружил орлик.
Но ничего этого Евгений не видел, он лишь ощущал затылком чье-то жаркое, сухое дыхание, чувствовал, как по всему телу выступал липкий пот, словно оно было обмотано горячей тряпкой. И очнуться Евгений не мог — глаза у него слипались, он механически переставлял ноги; строй укачивал и нес спящего Евгения по пыльной бессарабской степи. На повороте он отделился от строя и пошел шагать напрямую… Гога схватил уснувшего приятеля за влажный, в соляных пятнах рукав.
— Ты куда?
— Я… — Евгений схватился за пустую фляжку. — Дай… — попросил он у Гоги.
Степное солнце палило нещадно, тягучая жарынь окутала все. В воздухе стояли мухи. Воображение рисовало затененный колодец и бадейку с холодной, до ломоты в зубах, водой.
Евгений смахнул рукавом пот с лица и сонными глазами обвел степь. На бурых взгорках копошились гурты истомленных овец; серели пропыленные кроны абрикосов, тянулись полосы виноградников.
— Подтянись! — требовал Розинский. И будто в ответ на это требование бренькнула задетая струна гитары; ее несли бережно и тоже по очереди, как пулеметные диски.
На привале Евгений лег, потной рукой достал читаное-перечитаное Мусино письмо. «Приезжай в отпуск…» — приглашала она. Письмо было дружеское, но Евгению хотелось большего; Муся вспоминалась и девочкой с бантами, и взрослой барышней — когда встретились после того, как отчим Владимир Богданович увез Евгения с матерью в Киев…
Рядом с Евгением валялась его каска, но ему казалось, что она на голове. И будто он все шел, топал, топал… Короток десятиминутный привал, потому и зовется — малый. Возле курсантов вытянул ноги разутый политрук Бойко. Но он быстренько обмотал ногу тонкой портянкой и, морщась, сунул в сапог. Стоя на одной ноге, долго таскал тесный сапог за уши.
— Музыку! — крикнул он.
С сухой придорожной травы поднялась фигурка баяниста.
Он присел у ног политрука и рванул «Яблочко».
И почти тут же подал голос Розинский:
— Ста-ановись!
За горкой открылся мост.
Сухопарый Розинский подтянул строй и вновь замаячил впереди.
«Нужно мост взорвать… Вот оно!»
Евгений, сам того не замечая, бежал бочком, словно прятался от пуль. Он видел свою короткую тень, шаг за шагом отрывал от земли ноги, но тень преследовала его, и ему становилось неприятно.
Мост захватили немецкие автоматчики. К нему ползли танки с крестами… Наша пехота судорожно цеплялась за редкие окопчики. Слева от моста безвредно дроботал пулемет.
Противник сразу обнаружил подошедший резерв, возле саперов легли первые снаряды. Розинский понял: если курсанты залягут, то поднять их на открытой местности будет трудно. Не останавливаясь, он расчленил школу в линию взводов и броском вырвал из-под огня.
В глаза курсантам било жаром солнце. Крутов уже не глядел на свою тень, дышать и двигаться стало почему-то легче, пропала вязкая усталость, мышцы напружинились.
У моста бомбовозы подсыпали жару, густые взрывы накрыли танки врага. Но две машины успели проскочить на восточный берег.
Крутов с отделением заходил по левому флангу взвода.
Осколок чиркнул Буряка по шее, он зажал кровь ладонью.
— Командир! — канючил Буряк. — Запал потерял.
Евгений хотел дать из своих, но рука не попадала на застежку подсумка, глаза липли к мосту: краснозвездные бомбовозы все разгружались, из вражеского танка выметнулся сноп огня. Расколотая коробка еще двигалась, но левая гусеница уже сползла с откоса. Машину занесло боком, она повисла над обрывом и кувыркнулась в воду. Евгений шарил рукой по подсумку, не слыша боя автоматов и очередей пулемета. Все заглушали крики обожженных и тонущих танкистов врага.