— Хозяйку посговорчивей найди.
Янкин кивнул.
Дальше тащиться с раненым они не могли. Кто знает, может, и выживет хлопец, а, не выживет, так хоть помрет на руках у женщин, похоронят по-человечески…
Евгений подумал об извечной женской доле — врачевать солдат — и вдруг вспомнил майора Зубова. По сути дела, именно Зубов и привлек Евгения к этой опасной работе в ближнем тылу врага. Евгению живо вспомнился разговор с ним накануне наступления, последние его советы, и что-то о женском лагере пленных.
Лесной поселок открылся внезапно, с просеки. Когда саперы приблизились к нему, уже вечерело. Наумов с напарником осторожно опустили носилки с забывшимся Михасем. Янкин подался в поселок, но не отошел и десяти шагов, как Наумов окликнул его:
— Эй, друг!
— Забыл, как звать? — недовольно обернулся Янкин. Но по тому, как склонился Наумов над носилками, понял, что нужно вернуться, и, отмеряя шаги в обратном порядке, привычно ворчал: — Чё? Ну чё?
Никто не видел, как скончался Михась. Он будто уснул. Носилки, слаженные из шинели, надетой рукавами на жерди, промокли под ним, он лежал в кровяной луже.
— Эх, хлопец, хлопец… — сокрушался Наумов. — Чуток не дотянул!
— Дотянул, — отозвался Янкин. — Дома он, Михась…
В вечернем поселке было тихо и безлюдно, как на погосте, даже собаки не брехали. Саперы миновали крайнюю избу, просмотрели весь порядок, но не обнаружили живой души и возле второго двора остановились, постучали в воротца. Им долго не открывали, наконец в окне кто-то завиднелся, глухой голос спросил, что за пришлые, и вслед за этим негромко бренькнул запор: по военному времени хошь не хошь, а отмыкай.
— Мы свои, — успокоил Евгений.
В дверном проеме возникла фигура немолодой женщины.
— Вам чего?
— Сельсовет хотели…
Женщина поколебалась, но, видно, уверилась в людях, ответила:
— Был… Ну, есть… Вон, под жестью.
— Мы хоронить.
— Хорони-ить… — Она качнула головой.
Михася занесли в сельсоветское здание, бабы принялись обмывать умершего. В ближнем дворе застучал топор — ладили гроб. Евгений сидел на крыльце, смотрел, как копали у дороги могилу, место выбрали правильное, с обеих сторон шелестели деревца. Евгений встал, прошел туда — рябины. Было уже совсем темно, он не различал лиц, а только улавливал, как поблескивали начищенные землей заступы.
Вернулся на крыльцо, долго сидел спиной к двери, не слыша шагов и возни внутри помещения, не видя, как мимо него пронесли что-то — может, убранство покойнику, а может, еще что, — и думая о том, что гибнут молодые славные ребята и ничего не поделаешь…
Еще до полуночи Михася похоронили. Янкин затесал грань на пирамидке и карандашом вывел надпись.
На этот раз минировали полотно вплотную к полустанку, охранников здесь оказалось жиже, чем на перегонах. Работали споро, за час только Наумов однажды прервал тишину:
— На удочку?
— Не надо, так сработает, — ответил Евгений. — Некогда.
Заряд приладили на стрелке за платформой, с которой немцы всю ночь грузили технику, по силуэтам — тяжелые танки или самоходки. Напоследок Наумов нырнул под состав, прилепил две магнитные мины.
Уходила группа вдоль ветки, по обрезу болота, и на рассвете, после взрыва, была обнаружена с патрульной дрезины. Теснина вязала саперов, им ничего не оставалось как свернуть в болото; мелкая поросль скрыла их, немцы с дрезины наугад поцокали и затаились. Однако возвращаться к насыпи было рискованно. Евгений решил пробиваться через болото.
Щупать дно вызвался Янкин. Он отдал вещмешок с толом, вырубил жердь и побрел. За ним следовали Евгений и все остальные. Поначалу воды было по колено, там и сям громоздились корневища, но скоро отмель кончилась, стало вязко. Саперы растянулись, но Евгений подгонял всех и сам топал как заведенный. Дно то поднималось, то опускалось, вода доходила до плеч, и тогда вещмешки со взрывчаткой и продуктами поднимали над головой.
Где-то посреди болота нашелся мокрый островок, саперы примостились отдохнуть. Янкин сидел, не выпуская жердь, его донимали комары.
— Сержант, подсоби, — шутливо попросил он.
— За отдельной насекомой гоняться? — Наумов свел брови. — Я есть комсостав! Каждого не шарахнешь, воспитывать следует.
— Думал — друг.
— Дружба дружбой, служба службой… Сам шарахни!
Посидели, покурили и опять полезли в гиль. У самой кромки Наумов наступил на ржавую каску, а приглядевшись, заметил в желтой воде ручной пулемет, тоже красный от налета; кто-то воевал здесь и оставил след; может, партизаны гнездились на недоступном клочке суши посреди топкой гущины, а может, занесло сюда войсковое подразделение, кто знает… Саперы двигались гуськом, разбираться в печальных находках было недосуг, да и не по настроению. Тихий разговор перекинулся на костерок, зажечь который ратовал Наумов, но это благое желание Евгений отверг. Все-таки по тылам идут…
— Ну что ты за сержант! — посмеялся над другом Янкин. — Костра и то не обеспечил…
— Ладно, обеспечишь вас!.. Слышь, стреляют?
Саперы примолкли: в стороне ясно прослушивалась пальба. Вскоре они выбрались на сухое, пересекли проложенную к торфянику узкоколейку, потаились за вагонетками и поняли — разработки свежие, хотя никого поблизости не обнаружили, и было удивительно — кому нужен здесь торф…
Перебравшись через болото, саперы углубились в лес. В лесу было сумрачно и мокро, где-то слева хлопнула слепая мина. Пальба послышалась уже совсем близко. За поворотом дороги открылся обнесенный колючкой лагерь. Евгений поводил биноклем:
— Пленные, кажется… женщины…
Покуда часть женщин освобождала из карцера Аню, другие кинулись к горящему бараку, были распахнуты двери, узницы повалили наружу. Тушить барак никто не стал — он полыхал, рассыпая искры.
В лагерь доносились близкие звуки боя, орудийный гром и пулеметная россыпь. Никто из женщин не сомневался, что приближаются свои. Стрельбу слышала и охрана, это привело ее в растерянность.
— На ворота! Свобода! — кричали женщины.
Подошедшие саперы тоже кинулись к воротам.
Выглянувший из будки охранник в упор пальнул в Евгения. Евгений присел и повалился, но сразу вскочил, потрогал задетое ухо, и тут же Янкин ответил выстрелом.
А к воротам уже подвалила толпа, женщины с налету опрокинули створки, выплеснулись на дорогу. В оборванной одежде, исстрадавшиеся, они внезапно умолкли, еще не веря, что свободны. И опять взорвались!
— Свои-и-и!
В глубине двора еще мелькали зеленые френчи, но на них не обращали внимания. Женщины окружили саперов. Евгений охватил взглядом грязно-зеленые бараки, вышку на плацу, караульную будку и обрубок подвешенного, словно на виселице, рельса.
— Свои-и… — всхлипывали женщины. Их заскорузлые руки беспомощно торкались в выцветшие косынки и платки, оглаживали юбки из серого рванья.
Женщины окружили родных солдатиков, обнимали, плакали; Евгения тоже тискали, он оторопело водил головой, теряясь от истошных рыданий и воплей. И вдруг услышал: