Рэйчел сидела в стороне от остальных на кушетке, рядом с морщинистой старухой в черном, на фоне которой сама она казалась совсем юной, полной жизни красавицей.
— Джуди, — сказала она, — вы не знакомы с Ником Гестом, лучшим другом Тоби? Ник, это леди Партридж, мать Джеральда.
— Очень рад с вами познакомиться, — сказал Ник.
— Здравствуйте, — церемонно проговорила пожилая леди.
Лучший друг Тоби!.. Это определение Ник пообещал себе запомнить и проанализировать на досуге, снова и снова наслаждаясь его великодушием и невинной расчетливостью.
Рэйчел слегка подвинулась, словно приглашая его сесть рядом, но места для троих на кушетке не было, и Ник, улыбаясь, встал рядом. В пышном и жестком платье сиреневого шелка, Рэйчел словно сошла с полотна Сарджента восьмидесятилетней давности, времен, когда в этом доме бывал Генри Джеймс.
— Чем это от тебя так вкусно пахнет? — поинтересовалась Рэйчел почти кокетливо, словно мать, желающая похвалить принарядившегося сына.
— Терпеть не могу запаха сигар. А вы? — проговорила леди Партридж.
— И Лайонел его не выносит, — пробормотала Рэйчел.
Ник тоже терпеть не мог сигар: их острая туалетная вонь была для него символом мужской самоуверенности и агрессии, готовности навязывать свои вкусы всем остальным. Однако сигары курил и Джеральд, и потому Ник поморщился, но промолчал.
— Не понимаю, откуда у него эта привычка, — продолжала леди Партридж.
Рэйчел вздохнула и, чуть улыбнувшись, покачала головой, словно говоря: «Ох уж эти мужчины! Нам, женщинам, их не понять».
— А Тобиас и Кэтрин курят?
— Нет, слава богу, никогда даже не пробовали, — ответила Рэйчел.
И снова Ник промолчал. Промолчал, потому что чувствовал себя не участником, а зрителем разворачивающейся перед ним семейной идиллии, или, скорее, читателем романа, полного нестыковок и недомолвок и оттого еще более трогательного. В его семье тоже существовали свои предания и маленькие невинные тайны, но выглядели они не так романтично. Теперь же, в присутствии матери Джеральда, история Федденов обретала прямо-таки небывалую значительность. Леди Партридж, густо напудренная старуха с ярко-алой помадой на губах, смотрела сурово, разговаривала властно, и Нику сразу же захотелось чем-нибудь ей услужить. Она была, пожалуй, намного величественнее Джеральда, так же как Джеральд — намного ярче Тоби.
— Я бы не отказалась от глотка свежего воздуха, — проговорила она, едва взглянув на Ника, а тот уже бросился к окну, потянул за шнур и впустил в библиотеку прохладный и сырой запах сада, орошенного дождем.
— Пожалуйста! — проговорил он, чувствуя, что теперь они стали друзьями.
— Вы здесь ночуете? — поинтересовалась леди Партридж.
— Да, в маленькой спальне на верхнем этаже.
— Не знала, что в Хоксвуде есть маленькие комнаты. Впрочем, на верхнем этаже я, кажется, никогда не бывала.
— Думаю, все зависит от того, какую комнату считать маленькой, — старательно улыбаясь, ответил Ник.
В его хмельную голову ударила паническая мысль: что, если он ведет себя чересчур смело? Что, если вместо светскости проявляет грубость? Что, если говорит не то, что нужно — или не так?
Подошел официант с подносом и предложил ему бренди — очень милый официант, с тихим голосом и бесшумными, скользящими шагами, но не Триштан. Рассеянно следя, как наполняет бокал золотистая струя бренди, Ник размышлял о том, как удалось Триштану оставить зарубку в его сердце, стать предметом почти что настоящей любви. Может быть, попадись ему вместо Триштана этот официант, он влюбился бы и в этого? Для влюбленности ведь совсем немного нужно: пара взглядов, тоска одиночества, полуосознанная решимость — и вот чужой образ уже запечатлелся в твоем сердце, и всякий раз, как видишь его или вспоминаешь о нем, кровь твоя начинает бежать быстрее.