— Матрасная фабрика, говоришь?
— Алкоголизм — это болезнь, — твердо глядя в тарелку, сказала Розмари, — а больные люди нуждаются в помощи.
Ник выдавил виноватый смешок.
— Э-э… конечно, согласен. Вы совершенно правы. Именно в помощи.
— А все проблемы у людей из-за одного, — помолчав, веско изрекла миссис Чарльз. — Из-за того, что у каждого прямо в середине души есть большая-пребольшая черная дыра!
Ник издал неопределенный вопросительный звук, не без страха ожидая, что за этим последует.
— И заполнить эту дыру ничем нельзя — ничем и никем, кроме Господа нашего Иисуса! Вот о чем мы молимся, теперь и всегда: чтобы Господь Иисус снизошел на нас и заполнил пустоту в наших душах! Так, Розмари?
— Именно так, — торжественно кивнув, подтвердила Розмари.
— А как твои оценки? — с почти нескрываемым сарказмом в голосе поинтересовался у Ника Лео.
Но миссис Чарльз было уже не остановить.
— Я молюсь о том, чтобы все, кто блуждает во тьме, обрели Иисуса. И еще молюсь об этих двух детях, которых я привела в сей мир. Молюсь, чтобы они были счастливы, пристроены, чтобы, как говорится, дошли до алтаря. — Последнюю фразу она произнесла тоном ниже и с добродушной улыбкой, показывая, что готова обратить последние слова в шутку.
Лео вздрогнул и судорожно поскреб голову; однако Ник почувствовал, что он не сердится на мать — скорее, ее жалеет.
Розмари, явно правая рука матери, кротко возразила, что готова выйти замуж, как только встретит подходящего мужчину.
— Кроме этого, меня ничто от замужества не удерживает, — добавила она, скромно прикрыв глаза, а затем метнула на Лео быстрый острый взгляд, по которому Ник сразу уверился: она знает.
Когда на столе появились фрукты и мороженое, миссис Чарльз сказала Нику:
— Вижу, вы смотрите на ту картину, на Господа Иисуса за плотницкой работой.
— А… да, — откликнулся Ник.
Собственно говоря, он предпочел бы на нее не смотреть, но это было невозможно — картина располагалась прямо напротив него, над плечом Лео.
— Знаете, это ведь картина старая и очень знаменитая.
— Да. Я видел оригинал — недавно, в Манчестере.
— Ну да, конечно. Я сразу поняла, что это копия, когда у нас в церкви увидела такую же.
Ник улыбнулся и моргнул, не вполне уверенный, что над ним не издеваются.
— Оригинал гораздо больше, — сказал он. — В натуральную величину. Собственно, это работа Холмана Ханта, и…
— A-а! — удовлетворенно протянула миссис Чарльз, словно это сообщение представило ей любимую картину в новом свете.
Ник терпеть не мог искусство такого сорта — грубобуквальное и тяжеловесно-символистическое; в натуральную величину этот навязчивый буквализм смотрелся еще отвратительнее.
— Я слышала, тот же самый художник нарисовал «Свет миру», это та, где Господь Иисус стучится в дверь.
— Да, верно, — благожелательно отозвался Ник, словно учитель, давно махнувший рукой на познания ученика и поощряющий в нем хотя бы интерес к предмету: — Она находится в соборе Святого Павла, можете туда сходить и посмотреть.
Миссис Чарльз восприняла эту идею с энтузиазмом.
— Розмари, ты слышишь? В эту же субботу поедем в собор Святого Павла и посмотрим своими глазами!
Нику представилось, как миссис Чарльз — в начищенных до блеска туфлях и крошечной, словно у стюардессы, черной шляпке — отправляется в свое паломничество: как нервничает в ожидании автобусов, путается в пересадках, и наконец, преодолев все препятствия, поднимается по высоким ступеням в прохладную громаду церкви, которую он, по иронии судьбы, привык считать своим владением — владением эстета и искусствоведа, а не каких-то там простецов верующих…
— Или, может быть, вместе с вами съездим… а? — обратилась она к Нику, почему-то робея назвать его по имени.
— С большим удовольствием, — быстро ответил Ник.
— Вместе поедем и осмотрим там все вдоль и поперек, — заключила миссис Чарльз.
— Замечательно! — откликнулся Ник — и прочел во взгляде Лео нескрываемую иронию.
— Знаете, — заговорила миссис Чарльз, склонив голову набок, — говорят, во всех старинных картинах, если присмотреться, есть что-то такое особенное, вроде ребуса, что ли.
— Да, часто такое бывает, — ответил Ник.
— А знаете, что особенного в этой? — В голосе миссис Чарльз слышалось: «Ни за что не догадаешься!»