— Ну что же, очень хорошо, — отвечал Лузянин. — Если вы честно работали, пожалуйста, напишите заявление. Правление обсудит.
Людям слова председателя очень по нраву пришлись. Непривычны были липяговцы к такому. У нас в колхозе кто считался передовым человеком? Кто за труд свой ничего не требовал. Взять хотя бы нашего отца: он сам за так всю жизнь бегал да к тому же хотел, чтобы и другие за «мое поживаешь» работали. А кто законы знал, свое начинал требовать, тому, бывало, сразу ярлык наклеивали: обыватель ты, и мещанин, и рвач…
А Лузянин никому таких слов не говорил. И себя никому в пример не ставил. Очутись на месте Лузянина наш отец, тот разошелся бы почем зря! «А-а, вам легкой жизни захотелось! — сказал бы отец. — А вы знаете, что я еще двадцать лет назад, с той поры, как немцы мне всадили осколок в позвоночник, мог бы у государства на шее сидеть и ничего не делать! Но я категорически отказался от пенсии. И по старости она мне положена. А я и этой не хочу. Хочу трудом хлеб свой зарабатывать. А вы?! Колхоз и без того весь в долгах. А вы требуете пенсию! Да как язык у вас поворачивается?..»
А Лузянин никому такого не говорил: ни про раны свои, ни про возраст. Он сам каждого выслушивал: кому нужна была помощь — помогал.
Было б это летом, оно, возможно, меньше б людей толклось в правлении. Глядишь, в огороде что-то надо поделать, да и в поле работы много. А зимой в поле делать будто нечего; в огороде снег лежит. Самое время «пензию» хлопотать.
И мужики хлопотали.
Соберет Лузянин правление, начнет прикидывать, кого куда послать, а ему в ответ:
— На ферме три доярки остались: все поприносили справки от врача, что у них руки болят.
— Елки-палки! — Лузянин озабоченно чешет затылок.
Напротив него сидит дед Печенов. Он один из немногих старичков, кто не захотел хлопотать себе пенсию. Дед не спеша извлекает табакерку, захватывает щепотку зелья и говорит:
— Были елки — остались палки… Да-а… — И, не договорив, трясет головой: — Чих-чих…
Одна опора осталась у председателя: Бирдюк и его бригада. Большинство доярок пожилые женщины. Принесли справки от врача — и до свиданья! Пришлось перевести их на другую работу. Выход один, решил Лузянин: надо налаживать «елочку». Агрегат был, еще год назад купили. И работал немного. Но из-за неполадок его забросили, так и не освоив как следует.
Лузянин посадил в санки Бирдюка — и на ферму. Целую неделю Бирдюк дневал и ночевал в коровнике, пока не наладил доильную машину. Зимой корма подвозить надо. А возчиков мало. Опять председатель к Бирдюку на поклон идет.
Бирдюк подумал-подумал, трактор для подвозки кормов приспособил. Как захватит «ДТ» тросом целую скирду, так и тянет до самой фермы. Даже шапка снега сверху не свалится.
Всю зиму, почитай, только одни механизаторы и работали. Бороны, тракторы, сеялки чинят, семена со станции возят и сортируют, навоз с ферм вывозят.
Лузянин от Бирдюка ни на шаг. Часу без него прожить не может.
Но беда в том, что и Бирдюк не все может…
Сижу однажды, проверяю тетради: вдруг вбегает Марья, сестра моя, что на ферме дояркой работает, и, не поздоровавшись даже, кричит с порога:
— Андрюша, скорей беги на ферму! Мотор перестал воду качать. Бирдюк сказал, чтоб тебя позвали…
Я шубейку набросил на плечи и бегу в коровник. Прибегаю, а мотор уже отключили и отправили в кузню. Я — туда. Захожу в бирдюковскую мастерскую, а там полный консилиум собрался. Мотор стоит на верстаке; кожух с него снят, щётки отделены, якорь вынут; его держит в руках Бирдюк и что-то разглядывает. Слева от Бирдюка — Евгений Иванович, зоотехник, справа — сам Лузянин.
— Что стряслось, Яков Никитич? — спросил я.
— Загвоздка в обмотке. Перегорела небось. А как отыскать обрыв, не придумаю.
Я сказал, как можно отыскать обрыв в обмотке якоря. Бирдюку долго растолковывать не надо — он с полуслова все понял. Тотчас же появился аккумулятор, переносная лампочка со щупом, и мы принялись за дело. Кропотливое это занятие, но ничего другого не оставалось. Запасного мотора нет; везти на ремонт в межрайонные мастерские — значит, ферма более недели будет без воды.
Решили сами исправить повреждение. Мы проверяли обмотку виток за витком. Я держал аккумулятор, а Бирдюк прощупывал провода, спрятанные между медными пластинами. Если в проводе не было обрыва, то в руках у Якова Никитича зажигалась лампочка.
Евгений Иванович протирал тряпкой кожух и щетки. Лишь один Лузянин сидел без дела. Он подсел к угасающему горну и, думая о чем-то своем, помешивал красноватые, с черной окалиной угли концом проволоки.