Всплывая, как сон, над полем,
Где снова мой путь пролег,
Твой близкий, твой встречный голос
В душе моей так далек.
И с каждым твоим ударом,
Дошедшим издалека,
Все дальше мое былое,
Все ближе моя тоска.
Косой дождь
I
Вплывает в окрестность мираж небывалого порта,
И в купах соцветий сквозит белизна парусов,
За которыми стелются тенью
Вековые деревья пронизанной солнцем округи...
Та гавань, которая снится мне, вечно в тумане,
Как вечно на солнце окрестные рощи.
Но где-то во мне это солнце становится портом,
Прощально туманя залитые солнцем деревья...
И, дважды свободный, я трогаюсь в путь.
Портовая пристань - обочина тихой дороги
Встает, как стена,
И в отвесную горизонтальность
Уходят суда сквозь деревья,
С каждой ветки роняя швартовы...
Кто я сам в этом сне, я не знаю...
Внезапно на рейде становится море прозрачным,
И в нем, как огромный эстамп,
Видна вся округа, деревья, дорога на солнце,
И старинное судно - древнее, чем весь этот порт,
Затеняет окрестную явь,
Подплывает ко мне и мгновенье спустя,
Всколыхнув мою душу, плывет на другой ее берег...
II
В дожде загораются свечи,
И что ни свеча, то новые всплески в окне...
Сегодняшний дождь - это светом залитая церковь,
Где отсветы окон становятся отзвуком ливня...
Алтарь ее - горы, которые еле видны
Сквозь дождь, золотое шитье на алтарном покрове...
Идет литургия, и в окна латынью и ветром,
Стекло сотрясая, вторгается пасмурный хор...
Секвенция - шум лимузина, который рассек
Ряды прихожан, в день печали склонивших колени...
Вдруг ветер сотряс литургию
На высшей из нот - и все потонуло в дожде,
Лишь пасторский голос воды отозвался вдали
Гудению автомобиля...
И церковь задула огни
На исходе дождя...
III
В бумажном листе спит великий египетский Сфинкс...
Я пишу - и его очертанья сквозят под рукой,
А поодаль растут пирамиды.
Я пишу - и, нечаянно глянув на кончик пера,
Вижу профиль Хеопса...
Роняю перо.
Все темнеет. Я падаю в бездну веков...
В глубине пирамиды я горблюсь под этой же лампой,
И вся косность Египта хоронит меня и стихи...
Слышу в скрипе пера
Смех Великого Сфинкса,
И огромная, необозримая лапа
Сметает с бумаги слова
И в бумажной пустынности труп фараона
Не спускает с меня неподвижно расширенных глаз.
Наши взгляды встречаются,
И в глубине перспективы
На пути от меня к моим мыслям
Плещет Нил и на солнце играют
Весла, золото и вымпела.
Это древнее золото - я, саркофаг фараона...
IV
Тихий угол мой оглох от бубнов!
Это андалузский перекресток.
Жар весны и чувственного танца.
Все на свете разом замирает,
Цепенеет, ширится, пустеет...
Белая рука приоткрывает
В гуще строк заветное окошко,
Падает фиалковый букетик
И весенней ночью предстает
Моему невидящему взгляду.
V
Где-то солнечный вихрь карусельных лошадок.
Пляшут камни, деревья, холмы, замирая во мне...
Ночь в потешных огнях, полдень в лунных тенях.
И на свет балаганов ворчат хуторские ограды...
Стайка девушек, радуясь солнцу
И придерживая кувшины,
Встречается с буйной ватагой идущих на праздник.
С мельтешеньем людей, балаганных огней и потемок.
И обе процессии, та и другая,
Став одной, остаются двумя...
А праздник, и отсветы праздника,
и на праздник идущие люди,
И полночь, донесшая праздник до самого неба,
Плывут над вершинами залитых солнцем деревьев,
Плывут под обрывами выжженных солнцем утесов
Скользят по кувшинам, венчающим девичью стайку
И все это вешнее утро - луна над гуляньем,
И весь этот праздник в огнях - озаренная даль.
И вдруг будто кто-то тряхнул надо мной решето,
И пыль этой сдвоенной яви легла в мои руки,
В ладони мои, где сквозят очертания порта
И уходят во мглу корабли, не надеясь вернуться
То белый, то черный песок золотится в ладонях,
Невесомых, как поступь той девушки, что
возвращается с тандев.
Одна, беспечальней, чем эта весенняя даль...