Выбрать главу
Не ты один поник, а мы с тобой. Любовь образовала двуединство И в узел плоть стянула - столь тугой, Что жизнь стряхнула пошлое бесчинство, Божественной омывшись чистотой, - Не признавая никакой другой.
Но не душой - глазами смотрят люди, Лишь мрамор им внушает мысль о чуде, Тогда как плоть - лишь трепет вожделенья,
Поэтому во мрамор облеку Мою невыразимую тоску, Печаль утраты, тяжесть сожаленья. Столь много было на моем веку Достойного любви и поклоненья, Что зов фанфар услышат поколенья, Зов от материка к материку; Любовь и боль - цепи единой звенья, Свет вечности - не ровня светлячку.
Двойным напоминаньем мы застынем; Обнявшись, мы друг друга не покинем, Хоть не в прикосновенье суть любви. Нас видеть будут люди, будут боги, Века на нескончаемой дороге Узнают очертания твои. Ты Золотого века будешь эхо, Его возврата будешь знак и веха.
Дни кончатся, Юпитер вновь родится И кравчим станет снова Ганимед - Но наш союз, взаимный наш обет В мирах превыше сроков укрепится - Дано любви продлиться, - И даже если сгинет белый свет И станут прахом мрамор и гранит, Над прахом будет веять вышний свет, И небо наши тени сохранит, И все, что было с нами, повторится". Дождь не кончался. Наступала тьма, Любому чувству веки опуская И самый ум души сводя с ума. Ночь наставала, длилась, наставая. Забылся Адриан, уже не зная, Не понимая, где он и зачем, И голос скорби стал не глух, а нем, Все отошло, ушло, свернулось в свиток, Дрожа вдали, как круглая луна, Когда ущербом кажется избыток...
Бесчувственна была и холодна Рука, надбровья пальцами терзая. Глаза закрыты были. И, теряя Связь с явью, силуэты полусна Струились. Он хрипел и, значит, жил. И ветер оглашал потемки воем, И душу он вытягивал из жил. Спал император. Боги, он забыл! Берите же порывом мощных крыл Блаженный груз, проникнутый покоем.
(Перевод В. Топорова)

Алберто Каэйро

Пастух

"В жизни ни разу не пас я стада..."

В жизни ни разу не пас я стада. А все мне кажется - пас когда-то. Моя душа, как пастух прилежный, Близко знакома с солнцем и ветром И, подчиняясь времени года, Бродит, вдаль напряженно глядя. Мир безлюдной этой природы Со мной в согласии пребывает. Лишь позже я становлюсь печальным, Когда солнце, как кажется нам, уходит, И тянет холодом из долины, И ночь наступающая влетает, Словно бабочка, к нам в окошко.
Впрочем, печаль моя, она спокойна, Ибо естественна в своей сути - Лишь ею и должно наполнить душу, Когда ухе знаешь о ней, и руки Обрывают цветы, хотя ей об этом Ни за что на свете не догадаться.
От звона бубенчиков, зазвеневших Где-то за поворотом дороги, Вмиг благодать на меня нисходит. Одно только жаль - что я о ней знаю, Потому что, когда б я о ней не ведал, Мои мысли, полные благодати, Отзывались бы радостью, а не грустью.
Беспокойные мысли - они как дорога, На которой все время и дождь и ветер.
У меня ни стремлений нет, ни желаний. И не в том моя цель, чтобы быть поэтом. Это просто мой способ быть одиноким. Ну, а если мне хочется временами На мгновенье представить себя барашком (Или даже целым огромным стадом, На заре рассыпавшимся по склону, Или тысячью разных вещей счастливых) - Это лишь оттого, что я сам ощущаю Все, о чем я пишу на закате или Когда туча свет прикрывает лапой И по траве пробегает молчанье. Когда я сижу, стихи сочиняя, Или тихо по горной бреду тропинке И пишу стихи свои на бумаге, Воображаемой лишь условно, - Я ощущаю в руках своих посох И вижу свой силуэт, одиноко Маячащий где-нибудь на вершине. Когда я поглядываю на стадо, Я вижу собственные свои мысли, А когда я заглядываю в свои мысли, Я вижу стадо свое и смутно Тогда улыбаюсь, как тот, кто смысла Собственной речи не понимает, А лишь притворяется, что понимает.