. . . . . . . . . . . .
Бывают друзья, для которых
Без слов красивых ты дорог.
Не первый месяц подряд
Об этом они молчат.
Как корни, они надёжны,
Которых не видит дуб.
На них опереться можно,
Такие не подведут.
И в радость они, и в горе —
Частица твоей судьбы…
Недаром сохнут дубы,
Когда им обрубят корни.
Полынья
Феликсу Бухману
Из кустарника вышла,
от лютого холода зла.
Вскинув острую мордочку,
жадно понюхала воздух…
Красноватою змейкой
по льду к полынье поползла…
Было небо над ней
в посиневших от холода звёздах.
Замерзает река,
только там, посредине реки,
В почерневшей воде
обмороженный месяц искрится,
Да вблизи от него
лихорадочно чертит круги
Одинокая утка,
на юг опоздавшая птица.
Три недели назад
на лету ей подбили крыло.
Три недели назад
улетела последняя стая…
Настают холода,
а вокруг непривычно бело.
Отступает вода,
неожиданно льдом обрастая.
С каждым часом всё у́же
седой полыньи полоса.
Птицу больше не греет
пуховая серая шубка…
Красноватою змейкой
юлит по соседству лиса.
Видно, по сердцу зверю
мороза недобрая шутка.
По-собачьи присела
и, лапкой слегка почесав
Белый клинышек шеи,
на детский нагрудник похожий,
Замерла в ожиданье:
в каких-нибудь четверть часа
Зарастёт полынья
ледяною добротною кожей.
Но в минуту, когда
незамёрзшей воды на реке
Стало столько, что впору
исполниться плану лисицы,
Что-то крикнув картаво
на птичьем своём языке,
Окунулася в воду
невзрачная серая птица.
А мороз, наступая,
над ней запаял полынью,
Ветер снегом засыпал…
Как холодно, пусто и немо!..
И лиса, пробираясь
в лесную чащобу свою,
По-собачьи облаяла
звёзды далёкого неба.
Хищник
В грязи пиджак и брюки,
Первач стучит в виски…
Он долго полз на брюхе,
Таясь по-воровски.
За ближней омутиной
Подслушивал как вор
По-дружески интимный
Утиный разговор.
…Он смотрит онемело,
Приклад в ладони сжат…
Утята неумело
За уткою спешат.
Весь мир —
сплошное чудо
Для них ещё пока.
Едва ли им покуда
Подняться в облака.
Да разве ж дело в этом,
Ведь утка-мать мудра,
А с ней и страх неведом
С утра и до утра.
…Не холодно, не жутко,
Не дрогнуло ружьё.
Была на свете утка —
И больше нет её.
Да жаль, собаки нету,
Чтоб сплавала за ней:
Водица в это лето
Осенней холодней.
Он злую самокрутку
Усиленно сосёт.
Подстреленную утку
Течением несёт.
А там — в бездонной, ясной,
Безоблачной выси
Уже громила-ястреб
Над выводком висит.
Глухарь
Дед-лесничий заплакал, пожалуй бы,
Только слёзы ему не под стать.
Написал бы кому-нибудь жалобы,
Но кому их он будет писать.
Дребезжат над лесами початыми
Электрических пил голоса…
Что поделать:
бумаги с печатями
Разрешили калечить леса.
И задумчивый домик лесничего
Очутился минувшей весной
Не в лесу, среди гомона птичьего,
А на голой опушке лесной.
Но в ночной глухомани таинственной
Ежевесенно слышал старик
На сосне уцелевшей единственной
Глухаря одинокого крик.
И тогда он вставал среди полночи,
Отгоняя тревожные сны,
И натягивал старые помочи,
И снимал дробовик со стены.
Шёл —
и в небо глядел бездонное.
В ствол — патрон, и курок — на взвод.
Шёл и слушал, как птица бездомная