Понапрасну кого-то зовёт.
Как судьбу проклинает лютую,
Встав во весь глухариный рост,
Длинно вытянув шею надутую,
Крылья книзу
и веером хвост.
Унеслась молодёжь глухариная
Токовища другие искать.
Старика же
привычка старинная
Никуда не желает пускать.
В продолжение месяца целого
Дед-лесничий ружьишко таскал.
Сколько раз он его нацеливал!..
Сколько раз он его опускал!..
Сколько раз уходил задумчиво,
Спотыкаясь о рыхлые пни…
Комары поднимались тучами,
Предвещая погожие дни.
Лес убит…
И безгласными судьями
На болоте кончали свой век
Друг на друга похожие судьбами
Птица старая
и человек.
Парень свой
Нам казалось порой, что, по сути,
Всё подробно
Мы знаем о нём.
Мы учились в одном институте,
В общежитии жили одном.
Он всегда одевался опрятно,
Он со всеми беззлобно шутил,
В день стипендии
Он аккуратно
Комсомольские взносы платил.
На собраниях в актовом зале
Он речами сердца покорял
И по просьбе девчат на рояле
Снисходительно вальсы играл.
— Парень наш! — мы в ответ говорили,
— Парень свой! — мы кричали о нём.
Мы в одном общежитии жили,
В институте учились одном.
Как-то раз
Коротали мы вечер,
Книг страницами шумно шурша,
До стипендии — целая вечность,
А в карманах у нас — ни гроша.
Засыпала братва под остроты,
Натянув простыни до волос…
Только мне этой ночью чего-то —
Хоть устал я — никак не спалось.
Ветер властно в окошко стучится,
Шевеля силуэты берёз.
Вдруг…
— Не спится, Володька?
— Не спится…
— Хочешь есть?
— Что за праздный вопрос?!
Наш любимец привстал на кровати,
Весь от света луны голубой.
— Мне посылка…
На всех-то не хватит,
А вдвоём наедимся с тобой.
Он жевал пироги торопливо,
Шумно двигались уши его…
Стало мне нестерпимо гадливо.
Я в ответ не сказал ничего.
Чавкал он, поедая конфеты,
В дальний угол уставивши взгляд,
И, наверное, чавканье это
Разбудило усталых ребят.
Он, краснея, стоял перед нами, —
Человек, не имевший врагов.
Он нас всех угощал пирогами —
Мы не взяли его пирогов.
«Они утешают…»
Они утешают:
— Чего ты ревёшь?
Подумаешь — бросил!
Бывает и хуже…
Они утешают:
— Другого найдёшь,
Ведь ты молода
и красива к тому же. —
Они утешают опять и опять
То ласковым словом,
то строгим и резким,
Как будто бы не с кем покинутой спать,
А ей просыпаться,
покинутой,
не с кем.
Вечер, утро
По липкой грязи медленно скользя,
Бредёшь ты.
Мелкий дождик в спину лупит…
Такие вечера любить нельзя,
Такие вечера никто не любит.
Темно и беспросветно впереди.
Лишь тот желать такой погоды может,
Кто вынужден границу перейти,
Да тот,
кто руки на себя наложит.
Сутулясь, чертыхаешься, идёшь…
Не бодрствует,
не спит осенний город.
Рукой за шляпу держишься,
и дождь
С намокшей шляпы
падает за ворот.
Ты хмуришься до полной слепоты,
Уродливо приподнимаешь плечи…
И вдруг —
знакомый голос:
— Это ты!
Едва узнала.
Здравствуй!
Вот так встреча!
Как будто бы повеяло теплом.
Распахиваешь мокрую тужурку
И прикрываешь ею, как крылом,
Беспомощную женскую фигурку.
Не зная,
благодарен ли судьбе
За встречу с той,
кого любил когда-то,
Ты предлагаешь ей зайти к тебе
Поворошить задумчивые даты.
— Постой-постой,
так сколько ж лет прошло?
Тогда тебе семнадцать, что ли, было?.. —
И снова вдруг вздыхаешь тяжело,
И снова почему-то зазнобило.
Холодный неуют и тишина…