Наш дружный драматический кружок?
В лицо нам бьет прожектор,
словно солнце
А тёмный зал
наполнен тишиной…
Сегодня мы с тобою —
краснодонцы:
Ты — Уля,
я — товарищ Кошевой…
Мой голос звучит
По-мальчишески звонко,
Когда я, волнуясь, пою
Последнюю песню Олега,
«Орлёнка» —
Любимую песню мою.
Во рту пересохло,
Лоб в капельках пота.
Актёрская техника? Нет!
Откуда ей взяться,
Когда мне всего-то
Шестнадцать мальчишеских лет.
«Орлёнок, орлёнок,
Взлети выше солнца!»
Я б так же, наверно, запел,
Когда бы меня,
Как моих краснодонцев,
Фашисты вели на расстрел.
Ты помнишь это,
школьная артистка?
Конечно, помнишь.
Разве позабыть,
Как нам в антрактах каждый руки тискал,
Актёрами всерьёз пророча быть.
И каждый был из нас слегка рассеян,
И каждому слегка не по себе…
Завидовали мы душою всею
На сцене воплощаемой судьбе!
И мы ещё нагрянем в эти стены,
Где в детстве выступали столько раз,
Чтобы взглянуть на то,
как наша смена
Играть на нашей сцене будет
нас!
Первое открытие
Он постарше меня и повыше
И поэтому дерзок и смел.
Он навстречу мне гоголем вышел,
И перечить ему я не смел.
Отобрал интересную книгу
И сорвал тюбетейку с меня,
Показал мне курносую фигу
И куда-то ушёл, семеня.
Стал я реже ходить на прогулки,
Стал внимательней день ото дня…
Но однажды в глухом переулке
Враг мой выследил всё же меня.
Было жарко.
Меня же знобило.
Звать на помощь?
Но нет никого…
Отступать больше некуда было —
И тогда
я пошёл
на него.
Ослеплённый отчаяньем,
страшен
В этот миг я, наверное, был,
И мучитель мой был ошарашен
И, представьте себе, отступил.
А когда же
в фонарь тёмно-синий
У него превратилась скула,
Он, высокий и, кажется, сильный,
Убежал, по-щенячьи скуля.
Я домой возвращался со славой.
Синяки?
Я не думал о них.
Я постиг, что я тоже не слабый.
Я в чудесную тайну проник.
«Вот так новости…»
Вот так новости дня! — от сестрёнки,
от школьницы Татки,
В институт мне сегодня пришло
заказное письмо.
Только несколько строк на листочке
из школьной тетрадки:
«Братик, ты понимаешь… я завтра
вступлю в комсомол».
Закрываю глаза я:
сестрёнка… в чернилах ладони.
За щекою конфетина, будто припухла щека…
Я ей редко писал — и всегда
в назидательном тоне,
Потому что сестру по привычке
ребёнком считал.
Ей четырнадцать лет, и, как младшей
в семье, в день рожденья
Я ей куклу купил на стипендию этой весной.
А она между тем принимала большие решенья
И смотрела на жизнь одними глазами со мной.
«Ненавижу…»
Ненавижу, люблю и мечтаю,
И бесчестие знаю и честь,
И друзей не по пальцам считаю,
А врагов мне по пальцам не счесть.
Быть не надо слепым,
чтоб не видеть,
Что мои и враги и друзья
Могут так же, как я, ненавидеть,
И любить, и мечтать,
как и я.
Но труднее быть
истинно зрячим,
Чтоб понять и увидеть, когда
Мы вражду за улыбками прячем,
Как в озёрную синь невода.
Невода, из которых мы часто
Вырываемся сами с трудом,
Принимая за верное счастье
То, что горечью станет потом.
Мать
Уже вторые
Или третьи сутки
В бреду, не узнавая никого,
Больной метался.
Вяли незабудки
Запавших,
Воспалённых глаз его.
Уже вторые сутки
Или третьи
Мать не могла уснуть:
До сна ли ей?
— Сынок, сынок… —
Наверно, постарела
На много лет
За эту пару дней.
— Сынок, я здесь,