И, может, взглянул бы иначе
На эти дела педсовет.
И стал бы директор добрее,
Улыбчивый ус теребя,
И вспомнил бы,
вдруг молодея,
Шестнадцатилетним себя!
Но вы непреклонно молчите —
Зачинщики дерзких проказ.
И вам объявляет учитель
Директора строгий приказ.
Идёте из школы теперь вы
Безрадостно,
как никогда.
— М-да… — резюмирует первый.
Второй ему вторит:
— М-да…
А третий, который философ,
Бесстрастен, как хладный гранит.
В подобных житейских вопросах
Он мудро молчанье хранит.
Четвёртому ж много труднее,
Чем первым троим,
потому
Что выговор был бы милее
Похвал педсовета ему.
Идёт он, сутулясь и горбясь,
И вдруг застывает, сопя.
Он видит виновницу скорби
Не так далеко от себя.
Внушительный десятиклассник
Её провожает домой…
И смотрит растерянно на снег
Герой неудачливый мой.
Девчоночье сердце, соперник,
Ты держишь в счастливом плену.
Взволнованно,
словно Коперник,
Ты ей говоришь про Луну.
О, ты говоришь вдохновенно
И красочно,
и потому
Девчонка дивится, наверно,
Большому уму твоему.
Совсем безразлично сейчас ей,
Что доброю славой своей
Не жертвовал ты
ради счастья
Вот так разговаривать с ней.
Венера и Бригитта
Жил некогда в солнечном Риме
Ваятель со светлой душой.
До нас не дошло его имя,
Хоть был он умелец большой.
Рождённый в далёкой эпохе,
Он гордо страдал оттого,
Что все олимпийские боги
Гневились всерьёз на него
За то, что он, дерзкий не в меру,
Умел по-земному любить,
За то, что богиню Венеру
С жены своей начал лепить.
Он мрамор долбил месяцами,
Работа была тяжела…
Но вот наконец под резцами
Венера его
ожила.
Прикрыла застенчиво груди
И гибкий расправила стан,
И вдруг показалось:
— О люди!
Я с вами!.. — шепнули уста.
И мнилось:
под мраморной кожей
И вправду пульсирует кровь…
Молился ей каждый прохожий —
Богине,
чьё имя — Любовь.
Молились прекрасной Венере
Не месяц,
не год
и не век,
Не помня,
не зная,
не веря,
Что создал её человек.
Что это стоит перед ними
Того человека жена,
Забыв своё первое имя,
Навечно горда и нежна.
. . . . . . . . . . . . . . .
Рим в небо глядел голубое,
Божественно неповторим…
Но варвары
дикой толпою
Ворвались в пылающий Рим.
От крови пьянея не в меру,
Оглохнув от звона мечей,
Казнили богиню Венеру,
Ей руки отбив до плечей.
И, как говорится в преданье,
На следующий вечер
она
Была под обломками зданья,
Болезная,
погребена.
…Не правда ль,
печальна развязка.
Нет-нет, погоди, погоди…
Ведь всё это присказка.
Сказка —
Она ещё вся впереди.
Жил некогда в Ревеле старом
Какой-то чудак-чародей.
Лечил от недугов задаром
Он всех небогатых людей.
Он щурил глаза близоруко
Сквозь тусклые стёкла очков,
И, лишь признавая науку,
Плевать он хотел на богов.
Но надо ж такому случиться,
Что как-то ноябрьским днём
Больные не стали лечиться,
Как будто забыли о нём.
Узнал он немного попозже,
Что все они,
молод и сед,
С молитвой
«Прости меня, боже»
Ушли за монахом вослед.
Ушли за монахом под Ревель
Кто язву лечить,
кто запор.
…Глупцов,
неприступен и древен,
Встречал монастырский собор.
За мрачными стенами скрыты
В немой полутьме золотой
Останки девицы Бригитты,
Нетленные мощи святой.
Пригоршня тряпичек бесцветных,
Да клочья волос,
да ребро…
Монахи
с мирян безответных
Смиренно берут серебро.
— Кто мощи Бригитты увидит
(За вход небольшая цена),
Здоровым и радостным выйдет,