То гневно вонзается в полночь,
То падает где-то в лугу…
Как будто бы кличет на помощь,
А я ей помочь не могу.
«Торжественные русские леса…»
Торжественные русские леса,
Гора открыта радостному ветру.
За музыкой летящих километров
Не слышу я родные голоса.
Друзья мои, здоровы и ловки,
Среди печей теперь уже устали
От красных всплесков непокорной стали
И от машин, которые гулки.
Да, честный труд вовеки легким не был,
Недаром наша выдержка крепка.
Я захожу по грудь в густое небо
И трогаю ладонью облака.
Высокое мгновение прекрасно,
И горизонты новые вдали,
Но, в общем-то, пока еще опасно
Надолго отрываться от земли.
Заря,
туман,
мерцание полей.
Внизу — огни селений придорожных.
И тихий, древний поклик журавлей,
Такой родимый и такой тревожный.
Неужто я работал и любил
Затем, чтоб этой синевы напиться,
Прозреть через года,
Остепениться
И не растратить юношеский пыл?
Страна моя,
цеха мои,
сады
И первый луч за ближним перевалом! —
Я все люблю, а сердцу мало, мало,
Как старцу — солнца,
Лебедю — воды!
«Ты сейчас собираешься спать…»
Сестре Марии
Ты сейчас собираешься спать,
И перина твоя высока.
А меня почему-то опять
Журавлиная душит тоска.
Не пойму я, к беде ли, к добру
Потянуло в родные края,
Где березы шумят на юру,
Где черемуха шепчет моя.
Где всю ночь золотистым ребром
Месяц облаку чешет бока,
Где прозвякала мама ведром,
Провожая на выгон телка.
Где ведут петухи разговор
Под веселые скрипы бадьи,
И плывут по затонам озер
Лебедей белокрылых ладьи.
Где от сильных, пронзительных гроз
Синева на траву пролилась.
Где один, как подсолнух, я рос,
Только солнышку кланяясь всласть.
«Берез приоткосных гулянье…»
Сестре Нине
Берез приоткосных гулянье
И речка туманно-бела.
Я знаю, на той вон поляне
Нас мама с тобой родила…
Шугнув любопытницу-птаху,
Не в простынь, не в шелест шелков —
Отец завернул нас в рубаху,
Как теплых и глупых щенков.
Хмельной и чуть-чуть виноватый,
Он с нами шагал по селу.
И пахло дрожжами и мятой,
И клушка квохтала в углу.
Лишь за морем солнце проснулось,
И росы развеяла Русь,
В тебе и во мне встрепенулась
Кукушечья звонкая грусть.
Такая, что нет в ней печали,
Бессвязной, бродячей тоски.
А только столбы за плечами,
Гудя
привстают на носки…
«Рокотливый вселенский язык…»
Сестре Полине
Рокотливый вселенский язык,
Струи ливня светяще-льняные!
Говорят, что во время грозы
Умирают сердечно-больные.
На трибуне, в дому, в шалаше
Смерть над ними парит бесновато,
Потому что удары в душе
Разрываются, будто гранаты!
Сколько горя, неправды и зла!
Ну, зачем же, зачем же, природа,
Тех, чья совесть по-детски светла,
Ты до срока берешь у народа?
Может быть, не осилив беду,
Грудь ветрами свою переполнив,
Я и сам где-нибудь упаду
Под кинжальными плясками молний.
На ресницах застынет роса,
И судьба обнажится, как веха…
И замрет надо мною гроза
Середины двадцатого века.
«Третьи сутки колеса стучат…»
Сестре Шуре