— И ты думаешь, он поверит тебе? После того, как ты публично отвергла его? После того, как ты унизила его перед всем городом? Ты, правда, думаешь, что он бросится тебе в объятия? Шаньгуань, не позволяй этой нелепой одержимости ослепить тебя.
Шаньгуань резко повернулась к брату, ее глаза метали молнии.
— Ты ничего не понимаешь! Я была глупа и слепа, когда отказалась от него. Теперь я знаю, что он — тот, кто мне нужен. Это не просто прихоть. Это судьба! Я чувствую это. Я должна попытаться.
Шаньцы горько усмехнулся. Он знал, что шансы Шаньгуань на успех были ничтожно малы. Но как удивительно! Как бы скверно женщина не поступила с тобой, она никогда не верит, что твоя любовь для неё окончательно потеряна. Эта вера, наивная и безрассудная, коренится глубоко в женской природе. Женщина, даже совершив ошибку, в глубине души хранит надежду, что ее проступок будет прощен, что былые чувства воскреснут с новой силой. Она склонна романтизировать отношения, помнить моменты счастья, и надеется, что эти светлые воспоминания смогут перевесить чашу весов, склонив ее в сторону прощения.
Однако эта вера разрушительна. Она может заставлять женщину надеяться на перемены, которые никогда не наступят. Любовь, как и все в этом мире, имеет свои границы. Мужчины умеют отпускать прошлое и двигаться дальше, не цепляясь за иллюзии и несбыточные надежды.
Но в итоге Гао Шаньцы стал невольным заложником страсти сестры. Она отказалась вернуться в поместье Сюань, сказав госпоже Циньин, что намерена погостить у брата в академии.
Лис Хусянь прекрасно понимал, что его триумф на турнире порядком испортит настроение госпоже Циньин и что главной опасностью для госпожи Циньин теперь будет именно он. Настолько, что она непременно пожелает окончательно свести с ним счёты. Ей трудно будет найти в городе наёмного убийцу, гораздо проще поручить это своим людям, тому же Лунцао или сынку Чану. Впрочем, задумавшись, Лис тут же покачал головой. Госпожа Циньин видела его умение владеть мечом, и едва ли она решится послать последнего оставшегося ей сынка на смерть. Значит, по возвращении домой, она велит Лунцао выследить его в Тайсюэ и уничтожить.
Лис не боялся Лунцао, но счел его поступок с молодым Сюань Ли довольно пакостным. Он мысленно заглянул в поместье Сюань. Госпожа Циньин уже вернулась домой, предварительно так и не повидав сына Чана. Просто увиденное на турнире так поразило и испугало её, что она решила обдумать всё не торопясь.
Сразу по возвращении она навестила больного сына Ли. Лекаря по-прежнему дежурили у его ложа, однако больной так и не приходил в сознание. Однако теперь, едва госпожа Циньин приблизилась к сыну, Сюань Ли открыл глаза. В них на этот раз лисьей волей проступила капля разума.
— Мерзавец Лунцао… Он сбросил меня с уступа…
Госпожа Циньин побледнела и переглянулась с лекарем. Что? Он бредит?
Линь Бао покачал головой.
— Не похоже, господин, кажется, пришёл в себя…
— Так значит… — Госпожа Циньин и раньше недоумевала, как могло получиться, что вместо ничтожного Сюань Си с откоса упал её сынок, но сказанное сыном пролило свет на это недоумение.
— Так значит, это не был несчастный случай? — прошептала Госпожа Циньин, ее голос дрожал от ярости и ужаса. Она не могла поверить, что кто-то осмелился поднять руку на ее сына, наследника рода Сюань. Особенно если этим кем-то был презренный слуга, Лунцао.
Линь Бао опустил голову, не смея смотреть в глаза своей госпоже. Он всегда подозревал неладное, но не мог представить, что за этим стоит предательство. Все указывало на несчастный случай, но слова господина Сюань Ли все меняли.
Госпожа Циньин подошла к постели сына и нежно взяла его руку.
— Сюань Ли, сынок, расскажи мне все. Почему Лунцао хотел тебе навредить?
Сюань Ли слабо сжал ее руку. Его глаза горели жаждой мести.
— Лунцао бросил пыж под ноги коню…
В глазах Госпожи Циньин вспыхнул лютый гнев.
— Что? Как? Не сомневайся, сынок, этот мерзавец Лунцао ответит за все. Я лично прослежу за этим. Я не позволю ему остаться безнаказанным… Я прикажу забить его до смерти. Его и всю его семью.
Гнев госпожи был страшен, как буря в горах, голос звенел сталью и клокотал яростью. Лунцао… одно это имя, как ядовитая змея, отравило теперь тишину дома. Предатель, лицемер, вор — все эти слова казались недостаточными, чтобы описать глубину его низости. Он был тут же схвачен. Приказ о казни был отдан немедленно. На рассвете Лунцао и его семью вывели за Западный павильон. Связанные, измученные, они стояли перед толпой, словно загнанные звери. В глазах Лунцао плескался страх. В глазах его жены и детей — лишь немой ужас.