— Как тебе будет угодно, истребительница.
Лисандра искоса взглянула на него.
Обиделся. Ну и ладно. Сейчас не до этикета. Сейчас начинается нечто очень важное.
Важное…
Уничтожение целого мира.
На нее вдруг словно цунами накатило странное, очень необычное ощущение. Она даже сразу не поняла, что с ней происходит, а осознав, разозлилась.
Город-мир. Он все-таки сумел дотянуться до нее своими щупальцами. Вряд ли он был способен думать, анализировать, делать выводы, но довольно часто инстинкты бывают действеннее. Они помогли, подсказали городу, что с ним вот-вот случится большая беда. Они помогли ему определить ее местонахождение, они… Не важно, как это случилось.
Главное — город дотянулся и теперь методично и совершенно безжалостно пытался смять ее, сломать ее волю, подчинить, превратить в свою марионетку. Она так и чувствовала, как он пытается ворваться в ее сознание, какие у него холодные, ментальные щупальца. И — сила…
Город-вампир, он успел за время своего существования накопить огромную, недобрую силу и сейчас, подчиняясь все тому же инстинкту, предупредившему о грядущей гибели, пустил ее всю в ход. Триста лет выживания и обретения навыков защиты от любого вида нападения, имевшиеся в распоряжении вампирши? Пыль, прах по сравнению с концентрированной волей целого мира.
Если бы город сумел собрать ее точнее, в один фокус, тогда Лисандре было бы нипочем не устоять. От такого удара она должна была сломаться, словно спичка в руках атлета. Однако город действовал, подчиняясь инстинктам, а это имеет и свои отрицательные стороны. Невозможность сконцентрировать все на одной, конкретной задаче, бросить на нее все возможное и невозможное.
Это позволяло маневрировать, вампирша и маневрировала. Что ей еще оставалось?
Сгибаясь от тяжести воли города, а она действительно ощущалась как навалившийся сверху огромный груз, Лисандра попыталась снова уйти в темноту, благо дорогу теперь знала хорошо.
Кажется, там, в реальном мире, она скорчилась на своем троне, принимая позу ребенка в утробе матери, ту самую, какую каждый человек стремится принять при сильной боли в надежде найти в ней облегчение. Кажется, она даже застонала. Не важно, сейчас обращать на это внимание у нее уже не было сил.
В темноту ей уйти не удалось. Город ее просто не отпустил, не дал ей уйти в убежище темноты и беспамятства. Он садил словно огромной кувалдой по ее памяти, рылся в ней, перебирал ее куски жадными пальцами, выискивая в ней слабое звено, воспоминание, надавив на которое, можно было подавить ее сопротивление. И вампирша знала, что такое воспоминание есть.
Хантер.
Если город сумеет нащупать этот кусочек, то и в самом деле сможет подчинить ее себе, не даст себя уничтожить, не даст выполнить обязанности истребительницы. Что потом? Что еще он сможет с ней сделать?
Наверное — многое, многое… Нет уж, она не дастся.
Лисандра сделала просто чудовищное усилие для того, чтобы провалиться в спасительную темноту. Ничего у нее не вышло и в этот раз. Причем, рванувшись что было сил, она вдруг ощутила, почувствовала, как город нащупал-таки необходимое воспоминание, крепко сжал его, кажется, даже при этом утробно заурчав, словно голодная собака, ухватившая сахарную косточку.
Вот его хватка стала сильнее. Еще немного…
И тогда вампирша закричала.
Она уже не понимала, кричит ли она действительно в реальном мире или это ей только кажется здесь, во вселенной ее памяти, сконцентрированной вокруг одного-единственного воспоминания. Она просто кричала, поскольку впервые за три сотни лет вампирского существования ее охватил животный, неконтролируемый ужас, не имеющий ничего общего с умением думать, оценивать, рассуждать, с внутренним холодом, дарованным ей после укуса в шею. И он, этот крик, рождался из простого желания сохранить свою личность, остаться собой, рождался из инстинкта самосохранения. Сейчас она испытывала ужас, присущий только живым существам, но никак не тому, кого три сотни лет назад превратили в мертвое существо, питающееся человеческой кровью, смертельно боящееся солнечного света.
А потом все кончилось.
Железная хватка города пропала, словно ее не было, и Лисандра, ощутив себя вновь свободной, рывком выпрямилась на троне — так, словно внутри у нее сработала какая-то пружина.
Медленно, стараясь не показать, как они дрожат, вампирша положила руки на подлокотники кресла и взглянула в немигающие глаза сына змеи.
— Бог, — сказал ей сын змеи. — Он о тебе позаботился. Он должен был сделать это раньше, но кто мог предположить…