Кит молча смотрел на него, потом привалился к срубу.
— Ты шутишь, наверное, — сказал он.
— Нет, я вполне серьезно. Несколько бодрых песен нам совсем не помешали бы. Если хорошо постараться, то жизнь снова станет прекрасной и обретет смысл. Вот об этом и расскажи в своей музыке. Думай о том, что у нас осталось. Нам нужны надежда и мужество. Дай их нам.
Но Кит на это не клюнул. Он погладил бороду, улыбнулся, потом покачал головой.
— Нет, лейтенант. Не пойдет. Такого со мной не бывает. Я не пою всякую пропаганду, даже с самыми благими намерениями. Я пою, что чувствую. — Судя по голосу, он был озадачен. — Бодрые песни, говоришь. Нет… не пойдет. У меня это просто не получится. Мне бы хотелось в это верить, но я не могу, понимаешь? А если я сам не верю, как я могу заставить верить других? По мне, так жизнь здесь довольно бессмысленная, и вряд ли она будет лучше. А пока я так чувствую, я и петь буду только так. Понял?
— Не все так безнадежно, — нахмурился Уинтерс. — И даже если безнадежно, опускать руки нельзя, потому что иначе нам конец.
Кит посмотрел на Уинтерса, на меня, потом в колодец. Он снова покачал головой и выпрямился.
— Нет, — сказал он мягко и грустно. И зашагал в поле, оставив нас у колодца.
Уинтерс посмотрел ему в след, потом повернулся ко мне. Я протянул ему кружку, но он качнул головой.
— А ты что думаешь, Гэри? Прав я или нет?
Я подумал над вопросом, подумал о том, кто его задал. Уинтерс был очень взволнован и искренне обеспокоен. Судя по белесой щетине на подбородке, он изо всех сил старался быть во всем похожим на нас. Я решил довериться ему кое в чем.
— Да, — сказал я. — Я понимаю, о чем ты. Только не все так просто. Песни Кита — не просто песни. Они для него сама жизнь.
Я немного поколебался, потом продолжил.
— Видишь ли, Взрыв был адом для всех, тут я нового тебе ничего не открою. Но все мы, в этой общине, мы ведь сами выбрали эту жизнь, мы ушли из городов еще до Взрыва, ушли от всего, что стоит за этим чудовищем-городом. Конечно, мы грустим по старым временам. Мы потеряли дорогих людей, вещи, которые мы ценили, и много такого, что делало жизнь радостной. От этой постоянной борьбы за существование, от постоянного страха перед крысиными стаями радости мало. И все равно, многое из того, что для нас ценно, так и осталось здесь, с нами, в общине, и никаких особых перемен не произошло. У нас есть земля, деревья, сама община, ее люди. Ну и некая свобода. Ни загрязнений, ни конкуренции, ни ненависти. Нам нравится вспоминать прошлое и то хорошее, что было в городах, и поэтому нам нравится слушать Кита. Но и в настоящем есть что-то стоящее. А вот у Кита все не так. Он ведь не выбирал такую жизнь, он здесь оказался всего лишь в гостях. Все его мечты связаны с городом, с поэзией, музыкой, с людьми и с людским шумом и суетой. И вот он потерял этот мир. Ничего из того, что он делал или хотел сделать, уже нет. И потом… у него была девушка, Сандра, он звал ее Санди. Они жили с Китом два года, вместе путешествовали, все делали вместе. Они расстались только на лето — ей надо было вернуться в колледж. А потом они снова были бы вместе. Понимаешь?
Уинтерс все понял.
— А потом был Взрыв?
— А потом был Взрыв. Кит оказался здесь, у черта на куличках. Санди была в Нью-Йорке. Так он ее и потерял. Я думаю, если бы Санди была с ним здесь, он бы как-то пережил все остальное. В том мире, что он потерял, они всегда были вместе, и она была самой важной частью этого мира. Будь она здесь, они бы рядом шли по этому новому миру, нашли бы в нем новую красоту и пели бы новые песни. Но ее здесь нет, так что… — Я пожал плечами.
— Я понимаю, — произнес Уинтерс значительно. — Но ведь прошло уже четыре года. Я тоже много потерял. Жену, например. Но я же пережил это. Рано или поздно траур надо снимать.
— Верно, — сказал я. — Это все верно — для меня и для тебя. Я в общем не так уж много потерял, а ты… ты вот думаешь, что все еще наладится. Кит так не думает. Может, в прошлом у него было слишком хорошо — или он чересчур романтичен. А может, он любил крепче, чем довелось любить нам. Я знаю только, что все его мечты о будущем — чтобы оно было, как прошлое. У меня это не так. Мне просто не пришлось повстречаться с таким вот счастьем. А Кит его испытал или думает, что испытал. Какая разница. Он хочет его вернуть.
Я выпил еще воды и встал.
— Надо идти работать, — быстро сказал я, не давая Уинтерсу продолжить разговор. Но когда я возвращался в поле, то призадумался.
Конечно, я не сказал Уинтерсу одну вещь, одну очень важную вещь: про хронин. Может быть, если бы кто-нибудь сумел заставить Кита вести ту же жизнь, что и все, он бы выкарабкался из своей депрессии. Как все мы выкарабкались. Но у Кита был выбор. Кит мог летать в прошлое. У Кита все еще была его Санди, и ему не надо было начинать все с нуля. Это многое объясняет, подумал я. Может, стоило сказать об этом Уинтерсу. Может быть.
В тот вечер Уинтерс не пришел на концерт. На следующее утро он и Чокнутый Гарри отправлялись на запад, на поиски, и теперь где-то возились, загружая джип и планируя маршрут.
Киту до них не было никакого дела. Он сидел на камне, грелся у тлеющей кучи осенних листьев, заглушая завывания задувшего перед заходом солнца холодного ветра. Играл он с напором, а пел грустно. А когда погас костер и публика разошлась, взял свою гитару, коробку из-под сигар и направился к ручью.
Я пошел за ним. На этот раз ночь была темная, облачная. В воздухе пахло дождем. Дул пронизывающий ветер. Нет, свист его не напоминал крики умирающих, но он носился между деревьями, тряс сучья и поднимал в воздух листья. Шум ветра был какой-то… беспокойный.
Когда я подошел к ручью. Кит уже засучивал рукав, но я остановил его, прежде чем он вытащил иглу.
— Слышь, Кит, — сказал я и положил руку ему на плечо. — Не торопись. Давай сначала поговорим, а?
Он посмотрел на мою руку, на шприц, потом неохотно кивнул.
— Ладно, Гэри, — сказал он. — Только быстро. Я тороплюсь. Я уже неделю не видел Санди.
Я убрал руку с плеча Кита и сел.
— Знаю.
— Я пытался растянуть это дело. У меня всего-то на месяц, но я думал, если отлетать раз в неделю, можно протянуть подольше. — Он улыбнулся. — Но это очень трудно.
— Знаю, — снова сказал я. — Но тебе было бы легче, если бы ты не думал о ней столько.
Он кивнул, положил коробку и, поеживаясь от ветра, поплотнее запахнул куртку.
— Да, я слишком много о ней думаю, — согласился он. Потом улыбнулся и добавил: — Такие люди опасны.
— В основном для себя. — Я посмотрел на него, съежившегося в темноте от холода, и спросил: — Кит, что ты будешь делать, когда хронин кончится?
— Если б я знал…
— Зато я знаю. Ты забудешь, вот и все. Твоя машина времени поломается, и тебе придется жить в настоящем. Найдешь кого-нибудь другого и начнешь снова. Но тебе было бы легче, если бы ты начал уже сейчас. Спрячь на время хронин. Борись с ним.
— И пой бодрые песни, так? — насмешливо спросил он.
— Вот этого, может, и не стоит. Я вовсе не прошу тебя стереть прошлое или притвориться, что его не было. Но попробуй найти что-нибудь в настоящем. Ты же знаешь сам, не все так пусто и бессмысленно, как ты говоришь. Жизнь не бывает вот такой черно-белой. Уинтерс отчасти прав — кое-что стоящее еще осталось. Ты об этом забываешь.
— Правда? И что же я забываю?
Я запнулся. Он загонял меня в угол.
— Ну… ты вот все еще поешь с удовольствием. Это ж так, и ты это знаешь. Может, есть еще что-то. Ты же когда-то сочинял свои вещи, и тоже получал от этого удовольствие. Почему бы тебе не поработать над новыми песнями? Ты же ничего не написал с самого Взрыва. Или почти ничего.