го, но, терпеливо дождавшись ответа, Алиса без приветствия вывалила на него всю полученную информацию. — Откуда вы это взяли? — Ну… если честно, профессор Земин… не надо его имени упоминать. Он сказал, что эти люди — враги Бреннинга. И я подумала, что, если я напишу какое-нибудь заявление о том, что меня… ну, силой заставили подписать показания… Можно выиграть время. — Прекрасно. Прекрасно, Алиса, диктуйте мне номера, — и перед тем, как повесить трубку, добавил: — И пишите заявление. О краже телефона, о ваших показаниях, о нападении и угрозах. Если у вас остались синяки, будет еще лучше. Синяков у нее не осталось, если не считать едва видных желтых пятен на подбородке, они, наверное, не подходили. Но Алиса даже готова была сама себе их оставить, лишь бы это помогло. Дело дальше пошло лучше. Скачав образец заявления, Алиса принялась в красках расписывать все, что могла вспомнить. С этим проблем у нее никогда не было, и в итоге, когда раннее летнее солнце едва подобралось к горизонту, было написано уже три листа. Еще два валялись скомканными на полу. Рука уже ныла, но вместе с легкой болью пришло и небольшое утешение — выход был, и нужно было только ждать. Сама Алиса звонить по номерам, данным ей Леной, боялась — кто она такая, чтобы с ней разговаривать и решать такие вопросы. А Эдуард, просто даже судя по его поведению, был не последним человеком там, около власти, с ним говорить будут. Наверное. * * * К восьми утра в контору пришла Наташа с огромной коробкой конфет и виноватым видом, а Алиса, успевшая сбегать до дома и привести себя в порядок, даже не смогла посмотреть той в глаза. Только кинулась просить прощения — как будто оно могло ей помочь. — Я все-таки сломала чайник, — беспомощно улыбнулась Алиса, кипятя воду в большой, двухлитровой банке, неведомо как оказавшейся в их конторе. — И… знаешь, кажется, у нас тут завелись лисы. Я тут… отчеты писала ночью и услышала шум. Выхожу, а там целое семейство. В кладовке вон, можешь посмотреть. Хорошенькие, но мать злющая. Про лис, положа руку на сердце, она вспомнила только сейчас, и то только углядев на Наташиной блузке брошь в виде лисьего уха. Их нужно было по-хорошему чем-то покормить, но чем — для них обеих оказалось загадкой, но в итоге сговорились на цыпленке, побоявшись покупать промышленный корм. Лисица шипела и рычала, не подпуская к лисятам, но после того, как они оставили на тарелке разрезанную курицу и ушли, утащила мясо к себе в логово. Выгонять лисью семью они не решились — да и как было подойти ближе? Алису же не покидало ощущение, что они занимаются какой-то ерундой. Все происходило, словно за мутным стеклом и не с ней. А за руки ее дергал кто-то сверху, и что говорить — тоже подсказывали. Она даже заикаться перестала, когда окончательно поддалась этому чувству. Но Наташа ничего не замечала — она старалась загладить свою вину и радовалась, что Алиса улыбается и спокойно разговаривает. Если бы только она знала, что произошло этой ночью, вряд ли бы вообще к ней подошла. Но Алиса и не собиралась ей рассказывать. Не нужно это. Лишнее. Не успев обсудить, что делать с лисьей семьей, Алиса вместе с мрачным Марком умчалась на вызов. Потом еще на один. И на следующий. На четвертом вызове — его по телефону Марку передала Наташа — они оба оказались настолько вымотаны, что не осталось сил даже на переживания, хоть и весь день Алиса ждала, когда с ней свяжется Эдуард. Ведь надо же ему забрать заявление? Да и она сама наверняка нужна. Почему же тогда совсем нет новостей? Вопросы кончились, когда они подошли к горящей квартире — отката оказалось слишком много, и Марк — Алиса уловила это краем взгляда — сполз по стене. — С вас, кажется, хватит на сегодня, — равнодушно сказала она и, бесцеремонно вытащив из его кармана телефон, вызвала водителя. — Езжайте в больницу или домой — куда вам кажется, что надо. Я доработаю. В подъезде — хоть они и находились тремя этажами ниже от пожара — было слишком жарко и сухо, и ей дали специальную маску с баллоном. Это позволило не терять сознание, а усталость позволяла не бояться огня и обвала. Алиса вообще почти ничего не чувствовала, просто стояла, прислонившись к стене, а вокруг сновали туда-сюда пожарные. Детей и взрослых из огня выносили уже мертвыми, а откат все не кончался. Алиса вдруг поняла, что научилась различать, когда ее тело поглощает магию, а когда нет. Это было сродни едва заметной, премерзкой щекотке где-то под сердцем. От нее не хотелось выворачиваться и кривляться, как от обычной щекотки, но определенный дискомфорт был. Когда все закончилось, Алиса вышла под вечереющее небо, села на прогретый солнцем парапет и опустила лицо в руки. Предстояло еще дождаться водителя, который повез Марка, но это ничего страшного. Какая разница была, где сидеть — в конторе или здесь — на улице, честно говоря, непонятно где. Но приехал за ней не привычный водитель. Далеко за пожарной машиной остановилась черная легковушка, из которой вышел человек — не узнать его было невозможно — высокий, худой, аккуратный, и на лице одна и та же равнодушная маска. Эдуард Шпиль явно направлялся прямо к ней, такой безукоризненный, что провонявшая дымом и потом Алиса ощутила себя маленькой оборванкой. — Алиса, — он подал ей руку и с неожиданной силой поставил на ноги. — Поздравляю, ваша информация оказалась очень кстати. Идемте, нас с вами ждут. Она, разумеется, пошла — даже немного ожив. — А что… а как… Горюн. Что с ним? — Конкретизируйте вопрос. — Ну... — Она села на заднее сиденье и с легким удивлением поняла, что и Эдуард обходит машину, чтобы сесть с ней рядом. Что это? Им предстоял разговор? — Не знаю. Я просто… не хотела давать показания. Правда не хотела! — Но дали, — безжалостно дополнил он, и машина тронулась. — Я посчитал, что вы, взрослый и разумный человек, сможете понять, какие методы давления будут к вам применять, и готовы им противостоять. Боюсь, ваш отказ от охраны дал мне ложную уверенность в вашей способности держать язык за зубами. Но я забыл, что вам всего двадцать, и в таком возрасте люди обычно обладают минимальным жизненным опытом и способностью к анализу. Так что это моя вина. Алиса открыла рот, но так и не смогла понять, оскорбить он ее хотел или тоже имел специфическую манеру общения. Но это было неважно — она только пожала плечами, не желая рассказывать про усталость и ссору с Наташей. Потому что это тоже не было важным. — У вас есть что-нибудь… кофе, например. Я целый день ничего не ела. И ваш Марк, он, знаете... уехал. Ему плохо стало. — Куда уехал? — Куда захочет, его наш водитель повез. Может, в больницу… к Сан Санычу, может, домой. Эдуард, кажется, живо заинтересовался этим случаем и, немного порывшись в карманах, протянул ей визитку. — Когда будете писать отчет о сегодняшнем дне, перешлите его мне, пожалуйста. А теперь слушайте меня. Мы едем в резиденцию императора, и там вам будут задавать вопросы. Я очень хочу, Алиса, чтобы вы крайне аккуратно давали на них ответы. Вы умеете врать? — А… ну… не знаю. По мелочи могу, наверное. Эдуард откинулся на сиденье и закрыл глаза. — Говорите им правду и добавляйте немного лжи. В мелочах. Горюн иногда оставался после работы, но однажды вы оставили в кабинете заколку, вернулись через двадцать минут, и Горюн уже ушел. Только не переусердствуйте. Он никогда не колдовал — все предоставлял вам. — Но он и так не колдовал. — Хорошо. Про вашу прогулку не умалчивайте, просто скажите, что он объяснял вам специфику вашей работы, или… что? — Когда я вот в таком состоянии… мне становилось легче, когда я с ним разговаривала. — Да, скажите об этом. Вы поняли? — Ну… я поняла. — И ни слова не намекайте о том, что он странно себя вел. Не скрывайте, что он был резким и часто кого-то высмеивал — это его обычное поведение. Но ни слова о странностях, если они были. — Ясно. Ни слова о странностях. А ничего, что я… ну, такая грязная в императорскую резиденцию еду? — Никому нет дела до вашей одежды. А им нужна информация. Виктор, дайте Черновой кофе. И потом замолчал, перестав обращать на Алису внимание. Пока они ехали — куда-то за город, через сплошные блокпосты — она выпила две чашки крепчайшего кофе, но так и не смогла собрать себя в одну целую Алису. В голове метались обрывки разных мыслей, отголоски пережитых эмоций, застывшие где-то в памяти обгоревшие тела, и под конец всего — сползающий по стене Марк. Его почему-то стало жалко, хотя в обычном состоянии он не вызывал у Алисы ни единого чувства. Он разговаривал только по делу и двигался тоже, словно экономя энергию. Это было странно — Марк вовсе не выглядел стеснительным, но разбираться Алиса не собиралась. За окном почти стемнело — так долго они ехали, мимо пролетали неподвижным массивом леса и поля, и — не единой деревушки. — А я написала заявление и все подробно расписала, — вдруг сказала она, поворачиваясь к Эдуарду. — Только оно на работе. — Сейчас это неважно. Если бы рядом с ней сидел Горюн, а не Эдуард, он бы еще сказал какую-нибудь колкость. И Черновой обязательно обозвал бы. Неожиданно остро захотелось, чтобы так и было, и Алиса отвела взгляд, пряча неожиданные слезы. Впрочем, они скоро прошли, и она задремала, унесенная кучей перемешанных образов и мыслей. * * * Из сна ее вырвал мягкий толчок чужой руки. — Мы приехали, Алиса. Вы помните, о чем мы договорились? Она помнила. Вяло кивнула Эдуарду и вышла из машины — вслед за ним же.