В полдень пришел Д. Он попробовал было перевести мне несколько лирических стихотворений Семятыцкого. Но его подстрочники напоминают разрушенные землетрясением храмы, под руинами которых погибли и верующие, и сам Иегова.
Под вечер ходили на разведку к типографам Баевскому и Знамеровскому, хотя к последнему некоторые из наших товарищей относятся настороженно. Нам необходимо найти возможно более дешевую типографию для своей газеты.
Возле Замковой горы встретил Владека. Познакомился я с ним еще в виленском студенческом кружке по изучению эсперанто, куда мы вместе ходили, чтобы стать настоящими интернационалистами. Мы тогда считали, что национальные языки — преграда на пути к интернационализму: какой же ты к черту интернационалист, если признаешь только свой язык и заставляешь на нем говорить и других. В Вильно Владек приехал из Домбровского бассейна. Работал несколько лет в шахтах «Сатурн» и «Челядзь». Потом за работу в МОПРе был арестован. После освобождения из тюрьмы добрался на товарных поездах до Варшавы, где Стефания Шемплинская — ее у нас называли «Теткой» — раздобыла для него более приличную одежду и помогла перебраться в Вильно. Тут он с помощью Мажуца и Хвальки устроился на канализационных работах. Но и в Вильно он, видимо, не пришелся ко двору — его уже вызывали на Святоянскую и грозились посадить, если он не прекратит заниматься коммунистической пропагандой.
В те годы Владек был для меня фигурой экзотической: рабочий, настоящий шахтер. Ходил он немного сутулясь, словно всегда нес на плечах какой-то груз. Язык его — польский — отличался от того языка, на котором говорили на наших кресах [11] Некоторые слова я даже не понимал. Кроме польского он, как и большинство силезцев, знал еще и немецкий. В тюрьме выучил еврейский и украинский. А слоняясь по виленским рынкам, стал говорить по-белорусски и литовски.
…На Новогрудской ссорились две торговки:
— Ах, чтоб тебе детей чужих нянчить!
— Чтоб отсохли руки твои, что никому добра не сделали.
Сегодня Трофим познакомил меня с воззванием против нового государственного займа. С его помощью правительство намерено выжать из рабочих 200 миллионов злотых. И это в условиях лихорадочно растущей безработицы! Только зарегистрированных 500 тысяч безработных! А если учесть и так называемую «скрытую» безработицу и деревенских батраков, вероятно, число безработных будет значительно больше.
22 июня
Наверно, нигде, кроме предместий Вильно, нет такого количества тихих, глухих улочек и зелени садов и огородов, прячущихся среди пригорков и сосняков. Иные трудно даже найти, а найдя — выбраться из них. На Полоцкой познакомился с одним заядлым голубятником, который чуть ли не полдня не отпускал меня, пока не показал всего своего хозяйства и всех своих крылатых подопечных. На Завальной встретил целый обоз подвод с бочками, ушатами, маслобойками, ведерками. Даже не удержался, спросил, откуда все это везут.
— Из Куренца, из Костеневичей, Кривичей,— ответил один из возниц.
Я долго смотрел на эти возы, груженные стихами и поэмами моих родных околиц.
Как часто в поисках поэзии блуждал я по бездорожьям! А она вот только что проехала мимо на скрипучих крестьянских телегах, наполнив запахом смолы всю улицу.
24 июня
В кинотеатре железнодорожников неожиданно показали советскую хронику о славной эпопее «Челюскина»… Когда на экране появились руководители правительства и партии со Шмидтом и Горьким, в зале раздались аплодисменты. Я просидел два сеанса, чтобы только еще раз увидеть эти кадры.
На Погулянке настиг меня грозовой дождь, но он быстро кончился. Над городом вспыхнула радуга; прямо на глазах она начала наливаться яркими красками, концами клониться к земле; казалось, какой-то богатырь хотел согнуть ее в громадную арку и поставить на плечи гор — Трехкрестовой и Замковой.
25 июля
Наткнулся на биографию Якуба Ясинского — одного из руководителей Ноябрьского восстания, который погиб в окопах Праги под Варшавой 4 ноября 1794 года. Был он близким другом Т. Костюшко, писал стихи. Буйницкий обещал дать мне его произведения, изданные в 1869 году К. Войтицким. Король в свое время назначил награду тому, кто найдет автора знаменитого «Стихотворения в день скорби», осмелившегося сказать: «Пусть сгинут короли, пусть вольным будет свет».