А по деревням плачут матери, чьи дети в армии.
Засиделись за столом, пока не выгорел весь керосин в лампе. Я хотел было долить, но отец сказал:
— Не надо… В темноте не так докучают мухи.
А от мух и правда нет спасения. Никакими мухоловками и мухоморами их не изничтожить.
Ночью, наладив свой своенравный детектор, прослушал сообщение о бомбардировках Варшавы, Демблина, Торуна, Кракова. Под натиском немецких войск польские части вынуждены отступать на силезском участке фронта.
7 сентября
Утром солтыс принес приказ: с каждого хозяйства сдать для армии по нескольку мешков. Зачем эти мешки? Для укреплений? А вечером новый приказ: свезти в Кобыльник овес для кавалерии.
— Видно, неважнецкие дела у нашего мацарства,— скалит зубы Захарка,— если с первых дней войны стало оно собирать с мужиков мешки да оброк.
Вытащил же, черт, откуда-то это слово — «мацарство»!
Вчера, рассказывали, полиция устроила облаву на дезертиров, но поймать никого не поймала. Какой дурак будет сидеть дома! Пока тепло, в любом стогу можно переночевать.
8 сентября
Вместе с другими пильковщанами ездил в Кобыльник сдавать овес. Давно уже не был в Кобыльнике. После пожара, когда выгорели все прилегающие к базару улицы, городок отстроился и похорошел. Домой возвращался через Купу. На этот раз налюбовался досыта и ночными, и рассветными пейзажами Нарочи. В Скеме, как всегда, напоили коней. Нигде так охотно не пьют кони, как из этой болотной речушки. Какая-то в ней особенная вода. На триданавском кладбище, где еще перед первой мировой войной мой отец с дядей Тихоном искали клад, кого-то хоронили. Мы проезжали, когда вкапывали громадный сосновый крест. Среди старых зеленых сосен и почерневших надмогильных плит — белый, с широко расставленными руками — он напоминал какое-то нелепое чудище, с которым еще не свыклась окружающая природа. Домой вернулся под вечер. Над Великим бором долго пламенели облака, словно подожженные далеким пожаром. Из Мохнатки доносился плач: кого-то провожали на войну.
— Кого там могут провожать? — остановившись на крыльце с ведром воды, старалась угадать мама.
Сегодня сидели за вечерним столом молча. Никто даже не поинтересовался, как я сдал овес, с кем ездил, кого видел. Видно, каждый думал о той беде, что все ближе и ближе подступала к нашему дому.
Дед, я уверен, тревожился, что снова, как и в прошлую войну, все сбереженное, нажитое тяжелым трудом может пойти прахом, что земля снова порастет травой и кустарником, а все мы рассеемся по неведомым фронтовым дорогам.
Дядя Фаддей, наверно, жалел, что, столько лет проскитавшись по свету, в такое неспокойное время вернулся домой.
Отец, лучше всех других знавший, чем пахнет война, сидел хмурый и растерянный. Только к концу ужина стал советоваться с дедом, что делать завтра: копать картошку или кончать бороновать рожь в Древосеке.
— Надо было б подковать Лысого, а то совсем сбил копыта. Не на чем будет и в Мядель поехать по соль или спички. А ты, Домка, почему не вечеряешь?
— Успею! — отвечает мама и начинает шептать свои молитвы.
Молитвы у нее нескончаемые. Она молится за каждого из нас, молится за живых и за мертвых, за хату и землю, за всех людей на свете. Такой молитвы я нигде не слышал, как молитва моей мамы…
9 сентября
Мы — певцы народа небольшого, о котором в мире мало кто и слышал, и в то же время мы — певцы народа великого и такого богатого, что он даже не знает всех своих сокровищ, всех своих детей…
…Какой-то сегодня глухой день: ни газет, ни писем, ни известий от друзей — никак не могу наладить свой детекторный приемник. За что бы ни взялся — все, кажется, делаю не то, что нужно. Начал переводить интересное стихотворение Вайнтрауба:
Далонь, эатопленая ў люстры,
Пад мяккім дотыкам адчула
Жывую гіпсавую маску,
Колі яе са дна ўзняла,
Дык вызваліла цемру.
Захованую у чалавеку,
Які схіліўся над самім сабой…
За последние ночи прочел: Г. Маляпарта «Легенда Ленина», Слонимского «Сборник произведений», 3. Ундсет «Алаф — сын Андуна».
12 сентября
Прочел очень глупую повесть Стасько. Тут им зачитывается вся гминная интеллигенция. Кстати, никто, кажется, не задумался еще, почему подобные книги часто пользуются необыкновенной популярностью у читателей.
Ездил в Кривичи за лекарством для мамы, ее снова допекает ревматизм.
Лошадь, притомившаяся после пахоты, медленно тащилась широким и пыльным, изрытым колдобинами Сватковским большаком. Какими высокими выросли когда-то посаженные тут нами, школьниками, березы! Заслушавшись их шумом, я и не заметил, как проехал Озерцы и углубился в бор, не заметил и тучи, вскоре накрывшей густой сеткой дождя и меня, и сосны, и седые курганы. Мне пришлось остановить лошадь и под густым зонтом сосны переждать, пока утихнет дождь. В голову лезли разные фантастические образы, навеянные безмолвием этих курганов, в которых спит далекое прошлое, история нашей земли. Помню, когда учился в Сватках, мы ходили раскапывать эти курганы. В одном нашли кости, заржавевшую секиру, меч, в другом — красивые янтарные бусинки. Сейчас многие курганы распаханы, только в сосняке, перед Городищем, несколько десятков их еще доживает свой век. Среди сосен неожиданно появилась старенькая бабка с лукошком боровиков и так же неожиданно исчезла в гомоне и мраке можжевельника.