Что-то начинает тянуть домой. Было бы лето, завалился бы на сеновал, полный гнезд, целительного щебета ласточек, звона ос, тихого шуршания полевых мышей, и отдохнул бы от всей суеты. А сено у нас — особенно то, что из Барсуков,— какими только не пахнет травами, цветами, побегами. Просыпаешься пьяный от запахов. Смотришь и не сразу узнаешь свой чердак заваленный березовыми плашками для сохи, звеньями для колес, запасными деревянными осями, полозьями и какими-то досками, которые дед не дает пускать в расход потому, что они могут понадобиться ему на гроб. Через незабитую щель виден треугольник неба. По движению облаков угадываешь, с какой стороны дует ветер.
Звонили из редакции «Полымя». Собираются в одном из номеров напечатать подборку моих стихов. Спрашивали, кого еще из западнобелорусских поэтов я бы посоветовал им напечатать. Вообще, если мы еще немного ориентируемся в советской белорусской литературе, то наши минские товарищи до самого дня освобождения почти ничего не знали и не слышали о многих из нас.
Ни у кого не могу толком узнать: где Михась Василек? Слышал, что он был мобилизован в польскую армию. Хоть бы он не погиб где-нибудь.
19 ноября
Выступал в Вилейке на вечере интеллигенции. Аудитория довольно трудная. Среди присутствующих много было железнодорожников и польских учителей, работавших еще при санационном польском правительстве и получавших значительно большую зарплату, чем теперь. Некоторые наши агитаторы — особенно из восточных районов — не ориентируются в этих делах и удивляются, когда встречаются с подобными фактами. А тут нечему удивляться. В полуфашистской панской Польше, даже при массовой безработице, правительственные служащие, особенно в Западной Украине и Западной Белоруссии, были не только служащими, но и колонизаторами, и полонизаторами (в большинстве это выходцы из Центральной Польши) — надежной опорой санации во всех ее начинаниях.
Вернувшись домой, просмотрел журналы, их собралась целая гора. Люблю журналы читать с конца — с рецензий и критических статей. Мне кажется, что объективности оценки произведений того или другого писателя мешает канонизация некоторых высказываний, которые дозволено только цитировать, но нельзя оспаривать, даже тогда, когда они расходятся с правдой, фактами.
…Интересно, кто из моих бывших учителей живет сейчас в Вилейке? Мне очень хотелось бы повидать учительницу русского языка и литературы Можухину, латиниста Мироновича, учителя польского языка Крошевского и других.
Я еще, как ни странно, не встретил ни одного из своих одноклассников по гимназии. Нужно попытаться разыскать Люсю Волынец, Миколу Гаврилика, а они помогли бы найти и других вилейчан.
20 ноября
В редакцию заходил Путрамент. Сказал, что ему предложили работать вместе с нами в «Вилейской правде», но после Вильно областной центр показался ему такой глушью, что он вряд ли останется тут. Может, лучше ему поехать в Белосток или Львов, где, говорят, собралось много польских писателей. Обедать пошли с ним во вновь открытую возле костела столовку. Вечером условились встретиться у Дембинских.
21 ноября
Мои друзья — Милянцевич и Канонюк — собираются ехать на работу, кажется, в браславскую больницу. Итак, я этими днями могу стать единственным хозяином нашей небольшой комнатенки. С Буровым на редакционном грузовике ездил в Мядель и Пильковщину. В дороге несколько раз портилась машина. Возле деревни Березняки простояли несколько часов в лесу. Холодно. Замерзли. Только в полночь добрались до нашей хаты. Дома все уже спали. Даже не слышали, как мы въехали во двор.
В новой хате было холодно. Пошли греться в старую. Мать растопила печь, начала готовить угощение. За столом Буров сказал, что мы с Лю собираемся пожениться. Мама, стоя у печи, сразу поинтересовалась, будем ли мы венчаться в церкви или по-новому. Отец, как более передовой, обошел юридическую сторону вопроса: «Это, Домка, не самое важное… Ну что ж, если решили жить вместе, живите счастливо…»
Я был очень благодарен своему случайному свату за то, что помог мне в этом деликатном деле, и постарался поскорей перевести разговор на другую тему.
Чтобы окончательно выгнать нашу дорожную простуду, мама подала нам крынку горячего молока и миску с медом. Потом, когда все ушли спать, подошла ко мне, присела на кровать и стала расспрашивать, как мы с Лю думаем жить, не голодаем ли мы, есть ли у Лю какая подушка, потому что, наверно, уезжая из Вильно, она не успела ничего с собой взять.
— Я ей, сынок, пошлю своего тонкого льняного полотна, есть у меня для нее хорошее и суконное, вытканное в двенадцать ниток покрывало… Что бы это мне еще ей послать? А? Ты слышишь?..