3 февраля
Был с Путраментом в Союзе польских писателей, где он познакомил меня с Марианом Чухновским. Народу собралось столько, что трудно было найти свободное место не то что в зале, но и в коридоре. Чухновский читал фрагменты из поэм «Трудная биография», «Смерть и паводок», «Женщины и лошади». Путрамент, кажется, собирается что-то писать об этом вечере и о поэзии Чухновского для газеты «Попросту». Чухновского он считает одним из самых способных и интересных современных польских поэтов. Мне же кажется, что стихи его, хоть и необычные и проникнуты революционным духом, пахнут потом и сырой землей, слишком мало несут в себе поэзии. Может быть, я ошибаюсь, как человек, воспитанный на совсем других традициях. Нужно будет еще раз внимательно самому прочитать все эти поэмы, которые произвели на всех большое впечатление.
Даже стыдно признаться, что я столько раз проходил мимо древних базильянских стен монастыря, где разместились Белорусская гимназия, интернат, музей и духовная семинария, и до этого времени не знал, что рядом «камера Конрада», в которой когда-то сидел арестованный Адам Мицкевич. Сейчас здесь находится отделение Союза польских писателей. Эти массивные стены, тяжелые своды, мрачные коридоры и сегодня напоминают тюрьму.
В редакции «Нашей воли» познакомился с рабочими стеклозавода «Неман», где около семисот человек объявили забастовку. Они привезли для газеты интересный материал о положении рабочих на этом предприятии пана Штолле. От К. узнал, что завтра начинается процесс над одиннадцатью людьми из Глубокого, обвиненными в принадлежности к КПЗБ.
9 февраля
На рассвете приехал Д. Снежные бураны, говорит, совсем замели мою Мядельщину. Он едва смог добраться до узкоколейки. В Лынтупах полиция обыскала его, но ничего не нашла, отпустила. А он вез важную новость — о выступлении рыбаков в Пасынках, Черевках и Купе...
Пришло письмо из дому. Отец жалуется на зиму; все еще не замерзло болото, и они не могут из Неверовского вывезти сено. Некоторым уже нечем кормить скотину. Молят бога, чтоб скорей наступили морозы, а то и в лес нет доступа.
20 февраля
В польской газете «Попросту» помещены краткие автобиографии М. Василька и моя вместе с нашими стихами. Эту свою первую автобиографию («Этапы») я давно подготовил для своего сборника, но никто еще не знает, когда он выйдет в свет.
Автобиографии — одно из первых моих прозаических произведений, если не считать нескольких рассказов в рукописных и других конфискованных журналах да еще очерков, посланных в 1933-1935 годах в польские левые газеты, очерков, о судьбе которых я ничего не знаю.
Истории каждого народа, пока она не станет наукой, опирающейся на факты и документы, начинается с легенды или сказки. Биография — история человека. Поэтому и начинаю свою автобиографию с воспоминаний — сказок своей матери. Кроме того, детские и юношеские годы — это годы становления характера, и, может быть, именно поэтому в продолжение почти всей своей жизни так часто к ним возвращаешься.
…Мировая война. Я — маленький, сломал руку. Фронт приблизился к нашей деревне. Мама закутала меня в домотканый платок, закинула на плечи котомку с сухарями, чайник и присоединилась к обозу беженцев.
…Двинск. На станции толпа. Солдаты, раненые. Мама пошла за кипятком. Кто-то в шинели подошел ко мне:
— Как тебя звать?
— Женя… Сахару мама велела не брать, и рука у меня болит…
Отец узнал меня по домашнего тканья платку.
…Москва. Мама некоторое время работала у попа, потом у полковника, потом перешла на военный завод. Жили далеко, в предместье, снимали койку в мрачном подвале. Вместе с нами жили еще две семьи беженцев.
Обо всем этом мне рассказывала мама. Правда, рассказ ее был гораздо длиннее — сносил бы не одну пару лаптей, пока она его закончила.
…1922 год. Кто-то разбудил меня: «Граница!» Через окно товарного вагона я увидел темную дождливую ночь, в бездну которой медленно вползал наш поезд. Однообразно стучали колеса, н шумел дождь. Кто-то стоял под фонарем, махал на прощанье рукой, что-то кричал. Но вскоре исчезло все. Только дождь и еще более громкий грохот колес.
— Приехали! — раздался голос в темноте вагона.
— От и Польша коханая,— сказал рабочий из Варшавы.
Позже, в 1932 году, я встретился с ним на этапе.
...Школа, Помню стихотворение:
Kto ty jesieś?
Polak mal у…
Я тогда пас коров, но ответить учителю, что я пастух, не решался — боялся линейки.
Не менее неожиданно для себя, чем для других, я начал писать стихи: