На другом берегу озера, словно играя с нами в прятки, то вспыхивал, то угасал огонек костра. Кто его там разложил?
Из тростников поплыл густой туман. Он низко стелился по воде, полз по корням деревьев, обнимал их комли. Казалось, что пуща поднялась в воздух и повисла между темной росистой землей и еще не остывшим от вечерней зари небом.
19 июля
Вчера побывали в Любче и Негневичах. Думал, может быть, встречу кого-нибудь из своих старых друзей. Но, видно, бурный ветер событий, бушевавший тут все эти годы, разметал их по тюрьмам и по разным городам и весям.
В Новогрудке поднялся на развалины замка на горе Миндовга. Отсюда открывается вид на романтичное прошлое и невеселое, непривлекательное настоящее этой земли.
До поезда у меня оставалось много времени, и я пошел блуждать по крутым, горбатым улочкам Новогрудка. Когда-то это был тихий и уютный городок. Почти таким же оставался он и поныне, хотя судьба дала ему, как захудалому шляхтичу, неожиданное повышение, сделав его центром воеводства. И теперь он через силу старается быть не хуже других. Пока что удалось ему — не хуже, чем у других,— построить тюрьму и дать пристанище не худшей, чем у других, и даже более злобной ораве полицейских, шпиков и чиновников.
Прощай, Новогрудок! Я знаю, что, несмотря на «годы презрения», тут много живет и хороших людей, всегда готовых поделиться, как делились и со мною, своим теплом и хлебом, своими думами и надеждами на лучшее будущее.
20 июля
Вернувшись из Новогрудчины, узнал от дяди Рыгора, что цензура конфисковала мой сборник «На этапах». 3абежал в библиотеку Белорусского музея, где взял несколько фольклорных сборников. М. показала мне тетрадь Дубейковского «Поговорки». Увлекшись, я так и не смог оторваться от рукописи, пока не дочитал ее и не переписал в свой блокнот с полсотни поговорок. Жаль что у нас нет средств и возможностей издавать такие вещи.
Встретился с Герасимом. Какой-то он сегодня был грустный и задумчивый. Я ему рассказал про наш поход по Новогрудчине, рассказал и о других наших делах Неожиданно он спросил, что я знаю о Кастусе Калиновском.
— Поинтересуйся этим героем,— посоветовал он,— Нужно отнять его у хадеков. Калиновский не их святой, и напрасно они лезут к нему в свояки.
Когда прощались, он подарил мне свою авторучку «Пеликан». Пожелал мне написать ею много хороших стихов и поэм, в том числе и о Кастусе Калиновском. Вместе с Герасимом вышел на улицу, подождал в воротах несколько минут, пока не затихли в ночи его шаги, а потом и сам потащился в свое далекое предместье Новый Свет. Интересно, почему его так назвали? Правильней было бы назвать его «Тот Свет», потому что нигде нет столько кладбищ, как в этом предместье.
Завтра снова нужно будет пойти в музей и расспросить наших «книжников и фарисеев», где найти материалы о Кастусе Калиновском. Слышал, что в Виленском архиве сохранились все судебные акты, показания свидетелей и приговор с резолюцией Муравьева: «Согласен, повесить». Нужно каким-то образом до этих материалов добраться. Тут придется обратиться к помощи польских друзей.
Но почему всем этим заинтересовался Герасим? Он ведь не мог не читать разгромных статей о восстании 1863 года, о Калиновском, появившихся в Минске.
А я был очень рад, что такие люди, как Павлик, Герасим, Гриша, начинают более вдумчиво относиться к прошлому. Прежнее нигилистическое отношение к истории народа вредно сказалось на нашей литературе, которая, как ни одна литература мира, стала антиисторичной. Произведения о разных князьях и княжнах, магнатах и мужиках — просто лубки, о них можно говорить разве только как о каком-то театральном реквизите.
26 июля
Издатель Богаткевич под полой принесшие несколько экземпляров моего сборника «На этапах», которые ему удалось припрятать. Перелистываю странички своей первой книги. Они еще пахнут свежей типографской краской. Да и стихи — напечатанные — мне кажутся лучше. Цензура, говорят, конфисковала и обложку работы художника Севрука. Итак, мои «На этапах» снова пошли по этапу.
Два экземпляра книги переслал в Минск на адрес Академии наук. Один — Я. Купале, другой — Я. Коласу.