30 сентября
Отмечался день рождения Машары. Я не был на этом торжестве. Оно отмечалось, кажется, в тесном хадекском кругу. Слышал только, что Машара здорово переругался с организаторами этого вечера, а в редактора «Колосьев» запустил пустой бутылкой — полную бутылку белорус не швырнет. Еще не знаю, что вызвало эту бурную ссору. При встрече спрошу у самого юбиляра, но пока не могу его нигде поймать.
20 октября
Настроение с каждым днем ухудшается…
Сегодня читал в Студенческом союзе свои стихи, а на прошлой неделе — в Обществе белорусской словесности фрагменты из четвертой и пятой частей «Нарочи».
23 октября
Вчера в десять часов вечера приходил полицейский, вручил мне повестку — как поднадзорному мне нужно явиться в следственный отдел… У меня уже есть две повестки: одна на сегодня, вторая на 24 октября. Все таскают меня за сборник. Принялся читать Дж. Лондона. Переписал стихи, с которыми обещал выступить на студенческом вечере. А может быть, еще и не придется выступать: черт знает, чем могут кончиться эти непрерывные вызовы на допросы.
24 октября
Более трех часов продержали в следственном отделе на Святоянской улице. Все по поводу моего сборника и изъятого стихотворения в газете «Наша воля». Признаться, объяснения относительно стихотворения я давал смехотворные. Стихотворение призывало к революционной борьбе, а я объяснял, что речь там идет о борьбе за школу на родном языке, поскольку этот вопрос был одним из тех, что и так не сходил со страниц «Нашей воли».
На литературных встречах в редакции «Колосья» начали обсуждать устав будущего Союза писателей. Боюсь только, что нам не дадут разрешения легализовать организацию, в которой девяносто процентов членов — бывшие заключенные и люди, которые и сейчас за тюремными решетками или проволокой Березы. Может, нужно было бы подумать на всякий случай об организации отделения национальных меньшинств при Союзе польских писателей в Вильно. Тут могли бы мы заручиться помощью многих известных польских писателей и людей близких нам среди литовцев, евреев.
Вечером был на обсуждении «Первых зерняток» Павловича. По-хамски вели себя деятели из «Родного края», «хозяйчик» Янка Станкевич, Станислав Станкевич и компания, которые под видом «благожелательной» критики старались скомпрометировать автора этого так необходимого белорусским детям учебника, а заодно и все, что делается сейчас совместными усилиями на ниве просвещения и культуры.
Завтра вместе с бывшим редактором «Нашей воли» В. Склубовским пойдем на совещание к адвокату Заштовт-Сукеницкой, которая согласилась выступить на суде защитником по делу «Нашей воли».
25 октября
Был под Ново-Вилейкой с Павликом, который познакомил меня с Шурой. Занятная и довольно красивая девчина. Хорошо знает русский язык. Наверно, из семьи староверов, которых и в Вильно и в окрестностях живет много. Павлик рассказал, что родители выдают ее замуж за гминного писаря или секретаря, хоть она его и не любит. Вот еще один из вариантов старой как мир истории.
Долго мы вместе бродили по густым порослям вереска, по пригоркам, устланным густым листопадом, по живописному берегу Вилейки.
Павлик прочел нам целую лекцию о международном положении. Он собирается на некоторое время уехать из Вильно. Прощаясь, наказал мне до самого его приезда держать связь с Шурой, хотя с родителями ее знакомиться почему-то не советовал.
У Павлика есть необыкновенная способность в любом окружении обживаться и находить нужных людей. А я, хоть и лучше знаю город и дольше в нем живу, но, наверно, не насчитаю стольких знакомых,
26 октября
На столе — два незаконченных стихотворения: «А в бору, бору…» и «Утром рано, за плетнями…»
С дядей Рыгором заходили к композитору К. Галковскому. Нужно написать слова для кантаты. Не уверен, что мне это удастся, потому что ни у моих заказчиков, ни у меня самого нет еще ясного понимания идеи этого произведения. Хозяин угостил нас чаем. Интересный человек и выдающийся преподаватель. Помню его еще с времени моей учебы в гимназии имени А. С. Пушкина. Он читал нам лекции по дикции, мне это потом очень пригодилось, когда я начал выступать на вечерах с чтением своих стихов. Половину комнаты, в которой работает Галковский, занимает рояль, вторую половину — рабочий стол и скамьи, заваленные книгами и нотами, на стенах — портреты композиторов, среди них выделяется громадный портрет его любимого учителя — Чайковского.