31 октября
Эту неделю живу без денег. Вспоминаю старый анекдот про цыгана, который приучал свою кобылу не есть Придется написать домой, попросить помощи. Хотелось бы до Нового года закончить «Нарочь» и взяться за новый сборник стихов.
10 ноября
На минуту забежал ко мне Макар [25], чтоб забрать свое пальто, которое неделю тому назад оставил у меня Что-то очень плохо он выглядит. Может, заболел? Просил связать его с Павликом. Почему-то он интересовался судьбой Бондарчука, которого спасли рыбаки, а потом наши ребята переправили через границу. Хотел угостить его чаем, но он отказался. Ушел какой-то встревоженный, грустный. Когда я рассказал обо всем этом Павлику, тот был очень недоволен тем, что Макар днем появляется в городе и заходит на наши легальные квартиры. Я не расспрашивал, в чем дело. Но, видимо, с Макаром случилось что-то серьезное.
Вечером был в Заречье у Нины Тарас и Зины Евтуховской. Думал, встречу у них Бурсевича или Ксеню Федосюк, мне надо было с ними повидаться. Но оба они уже больше недели сюда не показывались. На час, наверно, задержался у девчат. Положение их, хоть они и не признаются, просто трагическое: ни работы, ни денег, ни хлеба. Павлик и Гриша стараются им помочь. Нина, видно, в последнее время много работает над своими стихами. Пишет все лучше и лучше. Не хватает ей веры в свои силы и способности. Но в таких условиях можно извериться во всем, а она все же пишет, и в стихах ее живет вера в будущее.
На Замковой на стенде просмотрел газету «Слово», особенно внимательно — вести с испанского фронта.
11 ноября
День — без особых происшествий, если не считать моих одиноких вылазок в нерешенные темы. Да ведь и те, что решены, решены поверхностно, скороспело. Поэтому так часто меняем свои взгляды на многие события — и прошлые, и современные. Главное — научились же все это каждый раз убедительно и логично обосновывать!
Как-то быстро сегодня начинает смеркаться.
Две строки из Булата Ишимгулева, которые думаю взять эпиграфом для своего стихотворения:
Імя яго, нібы сонца ўначы,
Імя яго, як паўстанне, гучыць…
Со стороны бойни и фабрики фанеры целый день тянет горько-сладковатым запахом, от которого задыхается все предместье Волчья Лапа.
В голову лезут какие-то нелепые образы. «Взял змею, что грелась на дороге, и пошел, опираясь на нее…» «Только литавры очей наших били тревогу…» Последняя строка могла быть заключительной в каком-то лирично-романтическом стихотворении.
11 декабря
Когда-то Достоевский сетовал, что Европа не знает Пушкина. Меня беспокоит еще и другое: мы знаем многих посредственных (о классиках я уже не говорю) западноевропейских писателей, а там ничего не знают и, может, никогда не будут знать о наших самых выдающихся.
Отставание — национальная наша болезнь. А из-за отсутствия своих школ она стала хронической. Психология молодого поколения формируется (за исключением разве только фольклора и некоторых живых до сих пор национальных традиций) под влиянием чужой литературы, чужого искусства.
Проходя как-то через университетский двор, я задержался возле двух мемориальных досок, вмурованных в стену костела святого Яна. На одной написано:
«Ксендз Петр Скарга Т. Т. Род. 1536 — Ум. 1612. Костела святого апостол пламенный, народа совесть и свет вечно живой, обездоленных слуга сердечный, проповедничества пример бессмертный, прозы польской покровитель несравненный, культуры на границах пропагандист неутомимый, академии Виленской ректор первый».
А на второй:
«Ксендз Якуб Вуек Г. И. Род. 1540 — Ум. 1594. Муж ума и целомудрия великого, святого писания переводчик достопамятный, веры святой воитель стойкий, слова и пера магистр выдающийся, языка польского богатства и красоты знаток великий, академии Виленской ректор второй».
Вот где можно поучиться, как нужно восславлять людей, заслуживших память своего народа, и как писать оды! (Хотя на землях, где эти знаменитые мужи подвизались, миссия их и не была столь достойна хвалы, воздавшейся им на мемориальных досках.)
В старой тетради 1932 года наткнулся на несколько слабых своих стихотворений (их нужно пустить на растопку печи) и на прелестную народную песню. Жаль, что не могу вспомнить сейчас, где и у кого я ее записал:
Клонитесь, лозы зеленые,
Туда, куда ветер дует,