27 декабря
На грязной шумной улице Заменгофа купил в киоске «Илюстрованы курьер цодзенны» — газету, всегда полную сенсационных новостей со всего света. Собирался зайти в какую-нибудь дешевую чайную позавтракать. На Кармелитской улице неожиданно встретил Лю. За время нашей разлуки она еще больше похорошела, стала настоящей варшавянкой, а не той Золушкой, которой не во что было и принарядиться. И хоть встреча эта в наших условиях была недозволенной, мы зашли в соседний ресторанчик, чтобы немного посидеть, поговорить, поделиться новостями. Оба мы были несказанно рады этой встрече — пусть и короткой, как миг. Потому что и она должна была торопиться на свою работу, и я с направлением доктора Кона должен был идти на прием в еврейское противотуберкулезное товарищество «Бриюс». Даже проводить ее не смог, даже не имел права договориться о следующей встрече. Я и так не знаю, признаваться ли Павлику, что случайно виделся с Лю. Если сам не спросит, буду молчать.
Вечером, пройдя через все рентгены, анализы и консультации, получив направление в один из санаториев Отвоцка, долго слонялся по залитым светом витрин и неонов улицам Варшавы. Чтобы дать немного отдохнуть ногам, зашел в кино «Аполлон». Зря только выбросил пятьдесят грошей на билет, потому что фильм был такой скучный, что я не смог досмотреть его.
Перед сном попытался набросать план последних глав «Нарочи». Сегодня у хозяйки собралось еще больше ночлежников. Меня она перевела в какую-то боковушку, где не было ни стола, ни стула. Рильке, кажется, писал стоя. Конрад часто писал в ванне. Я всех классиков переплюнул — пишу лежа и почти без света.
30 декабря
Мокрый снег, перемешавшийся с паровозным дымом, хриплыми гудками и плохим настроением, проводил меня до самого моего нового пристанища. Дочитал «Полымя» и принялся за старый номер «Вядомостей литерацких», где напечатан необыкновенно интересный репортаж из Испании К. Прушинского.
Жаль, что мало захватил с собой в дорогу литературы. Не думал, что меня тут задержат на несколько недель. И зачем я согласился поехать в это нудное поселение туберкулезников — Отвоцк! Кажется, что дома и болеть, и умирать веселей. А тут, даже за обеденным столом, такая гнетущая тишина, что и есть не хочется. Комната, оклеенная желтыми обоями, пропахла запахом лекарств, сыростью, чужой бессонницей. Если мне тут еще и писаться не будет, сбегу домой в Вильно, несмотря на категорический приказ Павлика — лечиться.
Вечер. На темных окнах, которые словно бы задумались о чем-то,— крупные капли пота — сверкающие капли дождя.
1 января
Еще ни одного Нового года я не встретил так, как хотел бы. Каждый раз Дед Мороз кладет под мою елку малоприятные подарки — повестки, акты обвинений, грустные письма от друзей. А в этом году принес несколько рецептов. Взял я их и поплелся по улицам Отвоцка в поисках аптеки. По дороге зашел на станцию, купил праздничный номер «Курьера», изучил расписание поездов, прочел и просмотрел с десяток рекламных плакатов «Веделя», «Сухарда», «Орбиса». Все это для меня только рифмы. На одном из плакатов — пальмы, море, синева неба и снег. Я когда-то любил географию. А сегодня усомнился, что все это на самом деле где-то существует. Когда вернулся в санаторий, все уже спали. Стал переводить записанную у К. песню узников концлагеря Береза Картузская, которую они пели на мотив «Варяга». Песня длиннющая. У меня было только несколько ее строф:
По топям Полесья этапом идем,
Штыки, а не звезды нам светят,
Горят наши души бунтарским огнем,
В слезах наши жены и дети.
Земля наша тоже в крови и слезах,
Исхлестана злобной расправой.
Судьба наша — карцер, увечья и страх,
Барак за колючкою ржавой.
Держись, мой товарищ, не падай, мой брат,
Идущий навстречу страданьям.
Нам пыткой и голодом снова грозят,
Но мы на колени не встанем.
3 января
Вместе со мной в комнате живет какой-то варшавский лавочник. Когда к нему приезжают компаньоны или родичи — подымается невообразимый шум. Они не обращают внимания на то, что еще кто-то есть в комнате, садятся на мою кровать, бесцеремонно перебирают на столе книги, журналы. Забавный народ. Я какое-то время наблюдаю за ними, стараюсь понять смысл их горячих споров, которые, впрочем, редко выходят за пределы их профессии. Сегодня один из них, познакомившись со мной, пригласил посетить его чайную на Мариенштадте. Я записал адрес. Может, когда и пригодится. Захватив свой неизменный блокнот, ушел в лес. В последний свой приезд Лю рассказала мне о Конгрессе в защиту мира и про расстрел крестьянских демонстраций в Остраве Тулиговской и Кшесовицах, где около двадцати человек было убито и несколько сот ранено. А по газетам трудно узнать, что сейчас происходит в Польше и за ее границами. Почти ни слова нет о том, что приближается опасность новой мировой войны.