Записываю темы для стихов: крестьянские забастовки, смерть поэтов Я. Мозырка, А. Германинского, замученных в Березе Картузской, так называемые «беда-шахты», конфискация из «Облика дня» перепечатанной из «Трибуны народов» (1849) статьи А. Мицкевича…
В блокнот записал начало народной песни. Не могу только сейчас вспомнить, где и от кого я ее слышал:
Очи мои черные, черные, черные,
Трудно мне жить с вами,
Трудно жить.
7 января
Сегодня приехала Лю. Признаться, не надеялся, что ей разрешат проведать меня. Тем больше была моя радость, когда увидел ее в раскрытых дверях своей комнаты, в которой даже посветлело от ее улыбки. Привезла приветы от Павлика, Гриши и много хороших новостей. После обеда мы пошли с ней бродить по лесистым заулкам Отвоцка, напоминающим немного виленский Антоколь, только там деревья более высокие и раскидистые, а эти какие-то хилые, словно забрели сюда лечиться, а не расти. На одной из полянок — гора мусора, битого кирпича, на другой — разный хлам. От железной дороги ветер нес охапки горьковатого дыма. На углу улицы, закутавшись от дождя, дремали осоловевший извозчик и его замученная кляча. Дождь и нас заставил вернуться в санаторий. Лю даже удалось достать отдельную комнатку. Я живу тут уже вторую неделю и не смог так, как она, устроиться. И по сей день мне все еще мешает мой сосед, а я ему, потому что поздно ложусь спать — читаю, пишу. Итак, сегодня мы с Лю едва ли не самые счастливые люди во всем Отвоцке, хоть завтра снова вернутся прежние заботы, будут мучить нас разные нерешенные вопросы… И один из них маленький, личный — когда мы встретимся снова?
8 января
Пшибышевский пишет, что искусство не имеет никакой цели, является целью само по себе, оно — отражение абсолюта души… Весьма туманное и, я бы сказал, метафизическое определение роли искусства. В нем — зародыш смерти, а не жизни искусства.
Допустил непростительную глупость, написав домой, что нахожусь на лечении. Домашние забеспокоились, попросили Ф. Скурко, нашу местную учительницу, которая ехала в Варшаву, навестить меня.
Ни родители, ни она, конечно, не догадываются, что своей суетой, связанной с поисками моего местопребывания, они могли только помочь моим непрошеным опекунам и тут меня отыскать и потревожить. И никак им этого не втолкуешь. А учительница наша, видно, обиделась, что я не очень приветливо ее встретил.
За последние несколько дней мой санаторий «Бриюс» почти опустел. Остались только с десяток больных. Чувствую я себя немного лучше. Начал писать заключительную — седьмую — часть «Нарочи». Черновики, чтобы не пропали, отсылаю в Вильно. В связи с приближением сотой годовщины со дня смерти А. С. Пушкина начал переводить для «Белорусской летописи» по памяти «Анчар», «Узник», «Я памятник себе воздвиг…».
Почему-то воскресенье кажется мне самым длинным днем…
9 января
Мои новые знакомые собрались на Костельную к известному тут фотографу Абрамову. Пригласили и меня. Встретили группу гимназисток. Наверно, приехали кого-нибудь проведать. С цветами. Галдеж — на всю улицу. Вспомнил, что нужно купить носки, а то начинаю уже сверкать голыми пятками. В Лукишках научился штопать, но это очень нудная работа. Куда проще, как делал когда-то, замазать чернилами пятку. Только сейчас уже неудобно, несолидно, хотя в жизни моей ничего не изменилось. Живу бобылем. Некогда заниматься личной жизнью. Да ее нет ни у кого из моих близких друзей.
Вдоль дороги выстроились длинноногие сосны. Сквозь них дует промозглый ветер.
О чем же это говорят мои соседи? А, про Лёдю Галяму. Хоть бы раз посмотреть на нее. Но на ее выступление трудно достать билет, да и билеты дорогие. Что ж, как-нибудь обойдемся без этой звезды кабаре.
В фойе санатория — аквариум. В нем непрерывно снуют золотые рыбки, словно ищут выхода из своего микроскопичного моря. Пока что мир, в котором мы живем, мало чем отличается от аквариума. Только этот легче разбить. В комнате дует сквозь незаклеенные окна.
Начал стихотворение:
Я изменяю рифме, ритму, богу,
Хоть ведаю, что черт за это мне
Пропорет бок крутым и острым рогом
Или меня повесит на сосне.
Потом стал переводить стихотворение К. Уейского которого у нас, кроме, кажется, Я. Купалы, никто и не знает. Стихотворение называется «Super flumine Babilonis». Никак не могу подобрать к нему ключ. В нем есть страшные слова, кажется из 136-го псалма: «Блажен, кто возьмет и разобьет твоих младенцев о камень». И это называется Священным писанием! Самое удивительное, что в нем есть некоторые проклятия, которые и сегодня еще живут в нашем фольклоре.