Сегодня в полдень пришел помогать дед. Вспомнил, как в этих местах, где мы сейчас пилили, он пальнул по волку, да дробь была мелковата, и тот не упал.
— Вообще,— объяснял дед,— по волку лучше бить сбоку, а не в лоб, потому что он может прыгнуть на человека.
Мы пилим. Дед обрубает сучья и рассказывает:
— Был такой случай в Бушевом бору. Ладно еще, что у охотника на голове была баранья шапка, она и спасла его.
Все пильковщане говорят громко. Их и в ярмарочном гомоне услышишь. Слова деда отчетливо слышны сквозь чирканье пилы. Когда возвращаюсь в Вильно, я долго не могу привыкнуть к приглушенному городскому. говору, рассчитанному на тесные стены небольшой комнаты, а не на поле или этот лес.
5 апреля
Решили с дедом пойти в Дровосек и собрать березовый сок. Сейчас самая пора, пока не тронулись муравьи. Потом не спасешься от них: ползут к соку, а напьются, как пьяные — тонут в нем.
Над пастбищем кружат-плавают коршуны. Видно, где-то близко их гнездовье. И они, пока не проснулись муравейники, спешат вывести своих писклят. Мы остановились около трех раскидистых берез, затесали кору. Пока вбивали лоток — сок выступал крупными каплями, а потом полился сплошной серебряной ниткой в принесенные нами легкие, будто из бумаги, осиновые корытца. Дед пошел к дороге, где, слышно было, кто-то понукал коня, а я присел на пень, ожидая, когда на дне корытец соберется несколько глотков хмельного и освежающего весеннего напитка.
Над лесом, куда-то спеша, плыли облака. Я смотрел на них, пробовал управлять ими. Некоторые были даже послушны моей воле: принимали фантастические формы, меняли свой цвет.
Вернулся дед с новостью: проехали купцы из-под Кривичей. Спрашивали дорогу к Миколаю. Слышали, что он продает луг.
— Может, написать Фаддею в Аргентину, чтобы подослал денег, да прикупить и нам пару десятин,— рассуждает вслух старик.
— А что это тебе даст, дед? — осторожно стараюсь я подкопаться под его слепую извечную жажду земли.— От того, что еще прибавится коряг да болота, никому легче не станет. У тебя, такого рачительного хозяина, и так хватает каторжной работы — даже дети твои, спасаясь от нее, поубегали из дому.
Старик, хотя и не признается, знает, что это правда. Отец мой не раз говорил ему об этом. Двенадцать детей! Одни умерли от чахотки, а другие разбрелись по белу свету. Только один мой отец вернулся из беженства к этой земле и теперь крутится тут как в пекле, за что каждый раз не преминет упрекнуть его мать, как только нажитый на пильковских болотах ревматизм начинает нестерпимо крутить ей руки и ноги.
Вернувшись домой, дед занялся любимым своим делом — принялся щепать лучину. Он уже наготовил с полсотни пучков, завалил и чердак и печь. Негде даже портянки и рукавицы посушить.
После обеда я поехал к кузнецу Василию Бобровичу чтобы подковать нашего Лысого. В кузне было несколько пильковщан. Они суетились возле наковальни, помогая раскалывать старые снаряды, из которых у нас делают лемеха. Работа не из легких. Намахаешься молотом, пока отделишь гильзу от толстенной пяты снаряда. Уже сколько лет прошло, а мы все еще перековываем оставленное войной железо на плуги, топоры, полозья, серпы. Почти в каждом дворе лежит припасенный железный лом: крупповские шпалы и рельсы с разобранной сватковской узкоколейки, костыли, болты, балки блиндажей, витки проволоки.
В кузнице — дымно, душно. Жгут не уголь, а толстую березовую кору, содранную на пасеках со старых пней. Около горна дымится шлак и остывает несколько только что выкованных лемехов.
Привязав Лысого к забору, я иду на Езупов двор, где остановились какие-то подводы, слышится шум голосов и веселый лай собак,— видно, радуются, что сегодня в этом хуторском безлюдье могут хоть всласть налаяться…
7 апреля
Закончил на польском языке небольшой рассказ из жизни безработных. Хочу послать его на конкурс в одну из левых газет. Это будет уже третий мой рассказ. Хоть бы на него, как на предыдущие, не получить грустный ответ: «Газета закрыта…»
С трудом заставил себя дочитать Хлебникова. Мне кажется, что такими экспериментами могут заниматься поэты, перед которыми никогда не стоял вопрос: быть или не быть их родному языку. Даже завидно, что есть на свете писатели, которых никогда не тревожила эта проблема.