А сегодня целый день мы с отцом «кирмашили» в Мяделе. Купили кое-что для свадьбы. Около Носьковой лавки привязался было ко мне какой-то пьяный (а может, и подосланный) тип. Все тащил в чайную Здановича, чтоб угостить горелкой, а когда я отказался, стал грозить: «Погоди! Ты еще не отсидел свое в тюрьме…»
С трудом от него отвязался.
Когда возвращались домой, раза два наши розвальни перевернулись. Замерз я в своем ватном пальто. Жалел, что не взял кожух. Домой приехали поздно. Отец остался распрягать коня, а я, забрав все покупки и бутыль с керосином, побежал в хату.
После ужина, когда собирались ложиться спать, забеспокоились собаки. Дед поднес лучину к замерзшему окну, но через оттаявшую лунку видно было только, как ветер раскачивает журавль у колодца да над дровяником гнется раскидистая бабкина верба.
— Может, волки подошли к приманкам?
Дед натягивает кожух и, взяв дробовик, идет в разведку. Я долго сижу, дожидаясь, пока он вернется. Просмотрел всю почту, написал несколько писем.
Сделал очередную генеральную чистку в своих бумагах. Было чем растапливать печи. В последнее время из-под пера ничего путного не выходит. Начинаю даже думать: смогу ли я вообще что-нибудь написать? Как пригодилось бы, будь еще одна жизнь в запасе! Можно было б исправить все свои прежние ошибки.
Вижусь со слободскими хлопцами — Мишей Ралёнковым и Кириллом Коробейником. Миша рассказывал про свои приключения, когда ему пришлось переправлять через границу раненого Богданчука — героя моей «Нарочи». Они долго тогда плутали по приграничному лесу, и Богданчук в какую-то минуту усомнился в своем проводнике:
— Слушай, друже, если ты меня выведешь на засаду, знай: одна пуля — тебе, другая — мне.
Жаль, что я не закончил поэму этой сценой. Правда, если б я написал все, как это произошло в действительности, мне пришлось бы иметь дело не только с цензурой.
Гашу свет, так и не дождавшись старого, который, карауля приманки, наверно, заснул в бане.
23 января
После свадьбы сестры проводил молодых на вокзал, а сам поплелся на затененную соснами Закрета улицу Канарского, к своим книгам и стихам.
А не стоит ли написать сценку «В музее»? Идея эта зародилась у меня, когда перед Новым годом я перелистывал страницы истории восстания 1863 года и деятельности Кастуся Калиновского, судебные акты «Громады». Нужно воскресить всех повешенных, убитых, расстрелянных, и пусть Революционный Трибунал судит палачей.
— А не помните ли вы нас, паны Радзивил, Хадкевич, Пац, Тышкевич?
— Нет, не помним…
— Ничего удивительного. У нас у всех тогда было одно имя: Бунтовщик.
Завтра собираюсь навестить В. Дрему, посмотреть его новые гравюры. Его работы — пронизанные глубокой любовью к людям труда, к своей земле — выделяются из всего, что мне довелось увидеть на разных выставках и не только в Вильно. Искусство его выросло на литовско-белорусском пограничье, а сам он — живое звено нашей дружбы. Он лучший знаток не только литовского народного искусства, но и нашего белорусского, о чем свидетельствуют его многочисленные статьи в разныч журналах.
Я, видно, простудился. Хозяйка заварила липовый цвет. Пью, а в ушах — звон.
Что-то и часы мои остановились, и Сашка с Николаем где-то задержались. Не пошли ли они в театр?
24 января
Возле кино «Гелиос» меня остановил К. Я его едва узнал, так он изменился за последние три года. Когда-то, идя на условленную встречу, он не мог попасть на наш хутор. Слышу, кто-то поет песню, которую мы часто пели в Лукишках. Я откликнулся. Так и помогла нам песня встретиться осенней ночью. Сейчас он живет в Вильно. Зарабатывает лекциями. Дома показал мне письма от своего старшего брата, погибшего во время атаки на Каса дель Кампо. Последнее письмо заканчивалось народной испанской поговоркой: «Мертвые живым открывают глаза». Сколько горькой правды в этих словах!
В приписке он вспоминает о каких-то стихах, посланных брату, спрашивает, получил ли он их. Чьи и какие это были стихи? Наверно, их перехватила цензура. Такие вещи нельзя посылать почтой, а если почтой — то уж во всяком случае не из Испании, потому что один только штемпель «Мадрид» на конверте способен привести в бешенство всех быков дефензивы.
Письма очень интересные. Писались они в окопах, между боями. И сегодня еще они кажутся горячими от крови и огня.