Творчество мое снова очутилось в полосе сейсмических сдвигов. Не знаю, уцелеет ли хоть одно из ранее возведенных мною зданий. Принялся за новую поэму. Делаю наброски, собираю словесный материал, чтобы пополнить и обновить свой поэтический арсенал.
6 марта
Забраковал несколько начал своей поэмы «Силаш». Переписываю последний вариант, на котором пока что остановился.
17 марта
Польша направила ультиматум Литве. Целый день по Легионной и Погулянке, дорогой на Каунас идут военные части — пехота, артиллерия, кавалерия. Около скульптуры святого Яцека и возле гаража «Арбон» стоят толпы гимназистов, пенсионеров, каких-то очумевших кликуш, которые, надрываясь, кричат: «Виват!.. На Литву, на Литву, на Литву!..»
Признаться, мне не верится, что тут может разгореться настоящая война. Скорее всего, ограничится все демонстрацией «силы», «готовности» польской военщины.
Видел сегодня Регу (Л. Яновская). Примерно так думает и она. Говорю «примерно», потому что очень уж сложный это человек, не любит открыто высказывать свои мысли. Договорились с ней, что я подъеду в Кривичи, Долгиново и в свой Мядель. Последнее время все в нашей работе как-то усложняется. Но говорить на эту тему с Регой не хотелось. Она была сдержанна в своей информации, и я старался не выходить за границы тех вопросов, которые ее интересовали.
На столе целая груда писем и стихов — Чорного, Подбересты. Овода, Гуля, Росы, Зорьки… Всех охватила псевдонимомания. И я когда-то ею переболел. Помню тогда у меня псевдонимов было больше, чем стихов…
20 марта
От Ионаса Каросаса узнал о возвращении Езаса Кекштаса из концлагеря. С Кекштасом я в 1932 году вместе сидел в Лукишках. Он был арестован с большой группой литовских гимназистов-комсомольцев. В продолжение нескольких месяцев мы каждый день встречались на тюремной прогулке, перестукивались через стену, делились хлебом и надеждами. Потом я с ним долго не виделся, знал только, что он стал известным литовским поэтом. Много хорошего слышал я о нем от Каросаса и от других моих литовских друзей. Жалко было, когда его вырвали из наших рядов. Он стоит перед моими глазами — красивый, непреклонный, с какой-то не по годам и горьковатой и умной усмешкой на губах — усмешкой человека, который видит дальше, чем другие.
Снова настали для меня тяжелые дни. На последние деньги купил на базаре колбасные обрезки. Слышал, как один крестьянин говорил другому:
— Земля наша бедная, только налоги на ней и растут…
Очень хотелось бы выписать газету Народного фронта «Пшекруй тыгодня». Хоть денег нет, но на всякий случай записал адрес редакции: Варшава, площадь Желязной Брамы, д. 4, кв. 2, номер счета в ПКО (Польска Каса Ощендносьти) — 5006.
Прочитал произведения Карского, Вики Баум, Тувима, Фрейнета, Мережковского, а из белорусских — Крапивы и Александровича.
Сейчас не помню, у кого из писателей я нашел это волнующее описание впечатления от Мавзолея Ленина:
«Казалось, что Мавзолей был бы еще красивее, если бы он был выше, но вдруг замерли все ее критические замечания: она увидела простое короткое слово, в которое они сказали все, что хотели сказать: Ленин — и ничего больше».
10 апреля
С опозданием прочел газетную заметку Вышемирского о журнале «Колосья». В ней он очень дружелюбно отзывается и о моей «Нарочи», пишет о белорусской литературной жизни в Вильно, о необходимости более тесных контактов между польскими и белорусскими писателями. Заметка небольшая, но затрагивает много существенных вопросов. Надо показать ее Кастусю. Мне кажется, стоило бы войти в эти приоткрывшиеся двери, хотя бы для обмена мнениями, хотя бы для того, чтобы вывести наши наболевшие вопросы на более широкий форум, заинтересовать ими новые круги польской общественности, которая об американских индейцах знает больше, чем о нас.
За годы существования панской Польши выросло целое поколение, отравленное великодержавным шовинизмом, католическим и националистическим духом… И, кроме польской официальной политики, оно не знает ничего. Только трагические события в самой Польше, в Германии, в Испании заставили многих задуматься, переоценить все, чему их учили, и более трезво посмотреть на окружающее. Некоторые из политических процессов и скупых сообщений о пацификациях впервые узнали, что под одной крышей с ними, только за закрытыми решетками окнами, живут миллионы людей других национальностей — людей, лишенных всех человеческих прав…