Я, кажется, нарушил стиль дневника и начал писать передовую статью в давно закрытую газету.
В Студенческом союзе Г. попросила, чтобы я надписал ей сборник «На этапах». Я поинтересовался, где она его раздобыла. Оказывается, ей продал его книгоиздатель Богаткевич. Видно, этот старый хитрец припрятал все-таки какую-нибудь сотню экземпляров сборника и теперь их распродает. Потом Г., уверенная в том, что ей — красивой женщине — все дозволено, забросала меня не слишком умными вопросами на литературные темы, которые ее будто бы очень интересуют. Хорошо, что меня позвали в редакцию «Колосьев», а то из-за своей нерешительности не так скоро бы мне удалось освободиться от этой поклонницы поэзии.
15 апреля
Газеты принесли известле в траурной рамке о смерти Федора Шаляпина. Теперь сижу и проклинаю хроническое свое безденежье, из-за которого я не мог пойти на его последний концерт в Вильно. Никак не удалось мне тогда наскрести в своих дырявых карманах двух злотых на самый дешевый билет. Так я и не увлдел этого уже ставшего легендой артиста.
Продолжаю писать своего «Силаша».
16 апреля
По дороге в Пильковщину остановился у сестры Веры в Сервачах. Присев на какое-то вывороченное дерево, набросал стихотворение «Лирник». Хотел пойти на могилу повстанцев 1863 года, но дорогу развезло, а через речку перебраться не на чем — все лодки зимовали еще поодаль от реки, перевернутые вверх днищами, да и река еще не вошла в свое русло. Над затопленными лугами проносились дикие утки.
Вечером за столом старый Лётка рассказывал про свое житье-бытье в Америке.
Потом я стал просматривать захваченные с собой литературные журналы — польские, чешские и белорусские. И как-то грустно стало. Бедно мы выглядим в сравнении со своими соседями. Какая-нибудь встреча за чашкой чая двух-трех белорусов, какая-нибудь вечеринка или самодеятельный спектакль, незначительная брошюрка или сборник слабеньких стихов — все это отмечается в нашей нищенской печати, как историческое событие… В литературе почти никто не заботится о форме, хотя безразличие к ней свидетельствует и о недостаточно серьезном отношении к самой идее — даже самой передовой.
«Я проснулся однажды утром,— писал Байрон,— и увидел себя знаменитым». Я уверен, что некоторые наши «знаменитые» как-нибудь проснутся утром и увидят, какие они посредственности. А может, такие люди никогда и не просыпаются?
7 мая
Слежу за развитием современной польской и западной поэзии. Хотя и трудно мне судить о последней по переводам, но мне кажется, что рождается новая поэзия — поэзия без родины. Боюсь, что будущим ученым легче будет изучить культуру и жизнь народа по археологическим находкам, чем по некоторым сегодняшним сборникам стихов.
Вчера в музее от нашего художника Дроздовича узнал, где находится дом, в котором погибли виленские коммунары. Сегодня нашел его и удивился: столько раз проходил мимо этого трехэтажного здания и не знал, что на его кирпичах записаны пулями славные страницы новой истории города.
А Дроздовича я застал в праздничном настроении. Он признался, что немного выпил со своими друзьями. «Сегодня,— смеялся,— получил гонорар за проданные посетителям музея трости». Я видел одну коллекцию тростей, украшенных оригинальной резьбой этого талантливого художника-самоучки. Их охотно покупают все посетители музея, особенно иностранцы. Подарил он мне свою книгу «Движение небесных тел», посвященную его родителям. Не знаю уж, какой из него астроном. Мне кажется, он не через телескоп, а через бутылку наблюдал за движением планет. И все же это самобытный и талантливый человек. К сожалению, в наших условиях жизни он не смог найти своего места — разбрасывается, мечется. Оригинальные его картины на исторические и космические темы, написанные тушью, акварелью и маслом, не только удивляют своим видением мира, но и заставляют задуматься над тем, еще не разгаданным, что окружает человека. А зарисовки народных тканей, ковров, поясов, сделанные во время его бесконечных путешествий по Западной Белоруссии и подаренные музею,— редчайшее сокровище, когда-нибудь ему и цены не будет.
8 мая
Пришло известие, что 4 мая умер непоколебимый борец за мир Карл Осецкий. Не стало человека, который был не только выдающимся публицистом и критиком, но — самое главное — в наше позорное время был совестью своего народа. Нужно подтолкнуть наших деятелей, чтобы они в печати отметили добрым словом его память. Знаю, что некоторые из них спросят: «А он не был коммунистом?» Хадекам нужно будет сказать, что он больше святой, чем сам папа римский.