13 января
Радио передавало о стычках на чешско-венгерской границе и о раскрытии заговора против Гитлера, во главе которого стоял журналист и бывший редактор «Дер Видершанд» Никиш. Итак, бикфордов шнур войны все больше разгорается.
Заходил старый мой товарищ Д. Он только что приехал из Слонима. Виделся там с ксендзом Адамом Станкевичем. Присутствовал в костеле Святых сестер непорочных на его проповеди. Рассказал забавную историю про одного «ясновидящего», который пустил слух, будто на его вырубке закопан клад. В поисках клада соседи перекопали ему всю его делянку, потом не нужно было ее и вспахивать.
В сумерки солтыс Пилипок принес почту. Из письма дяди Рыгора узнал, что против моей статьи, опубликованной в журнале «Белорусская летопись», ополчились все критики и «деятели» и ему пришлось отбивать их атаки.
Очень жаль, что из-за цензурных ограничений я вынужден был сократить страницы, в которых говорилось о достижениях советской белорусской литературы и более остро — о недостатках нашей критики. Ну, да когда-нибудь подсыплю еще нашим кастратам жару.
Не успел оглянуться, как наступила полночь. Зашел дед — поинтересоваться, что это я все пишу и пишу. Прочитал я ему «Сказание о Вяле». Очень удивился старый, как это я из его короткого рассказа о разбойнике Вяле, что на Магдулинской гребле перехватывал и грабил людей, смог сочинить целую историю.
Ветер дует со стороны Захарова хутора, выдувая из хаты все тепло. Наброшу на плечи тулуп да еще с часик посижу, просмотрю газеты. Все острее чувствую, что мне не хватает основательных систематических знаний, чтобы самостоятельно разобраться в различных теориях и течениях. Интуиция не всегда может служить надежным компасом. Не успел выбраться из недр романтизма, символизма, футуризма, импрессионизма, как наткнулся на новые литературные направления, возникающие как грибы после дождя.
В сенях брякнула щеколда. Наверно, отец вышел подбросить коням сена.
16 января
Трелевали из Неверовского леса ольшаник. Над Малышкиным островом клубился дым,— наверно, кто-то гнал самогонку. Дед, идя за санями, всю дорогу рассуждал, философствовал, сколько водка приносит людям вреда, неприятностей, горя.
— Подумать только, когда-то лукьяновичский Бакаляр пропил целую волоку земли.
Старому трудно было себе представить, что кто-то мог пропить землю, которую он всем своим крестьянским нутром любил и почитал больше, чем самого господа бога.
Потом вспомнил, как пьяные легионеры ни за что ни про что замучили Голубицкого, сколько дядьки́, напившись, поразбивали голов и поломали ребер на всяких свадьбах и вечеринках. В детстве дед мой, сирота, воспитывался в семье своего дяди, несусветного пьяницы. Насмотрелся он в дядькином доме много разных ужасов, поэтому всю жизнь и сам остерегался брать в рот это проклятое зелье, и детей старался воспитать такими, каким был сам — старательными, работящими, трезвенниками.
Свежий заячий след направил его мысли в другую сторону. Стали мы с ним советоваться, как бы нам вечером погонять этого зайца, а то ночью он может добраться в саду до молодых прищепов. Но на охоту сходить нам так и не пришлось. Когда ехали с последним возом, поломалась оглобля, и мы только после захода солнца дотащились до дровяника, распрягли коня и стали поить скотину. Перед самым ужином к отцу пришел Пилипок — попросил, чтобы отец помог ему выкроить из выделанной телячьей шкуры союзки на сапоги. Пока отец направлял свой сапожничий нож, пока вымерял, прикидывал, как поэкономнее выкроить, Пилипок успел рассказать нам, когда и кто собирается жениться, кто — поджечь свою хату, чтоб получить страховку, кто накрал в казенном лесу бревен, да еще разные любовные истории. Никто и не подумал бы, что в нашем глухом углу разыгрывается столько невероятных драм и комедий. Сам Пилипок когда-то любил похвалиться, что ни разу в жизни никому не удалось его обмануть, до тех пор, пока хлопцы как-то не пошутили, что все его дети почему-то похожи на соседа.
17 января
Сегодня ответил почти на все письма. Осталось только написать Путраменту.