29 апреля
Задыхаемся без своего журнала. Написал стихотворение про Березу Картузскую. Отнесу в архив — все равно никто не напечатает. Возле редакции «Слова» встретил Ш. Вспомнили время нашей совместной работы. Жаль, что не сохранилась у него моя поэма «Семнадцать», написанная под влиянием Блока. Цензура наложила на нее свою лапу. Помню, после ареста следователь все допытывался: «А не означает ли название поэмы годовщины революции в России?»
Ш. потолстел, полысел и, видно, совсем отошел от политики. Напомнил я ему нашу встречу в Лужках, тогда она очень его напугала, так как я был на нелегальном положении. Теперь и самому ему смешно.
22 мая
Через нашего знакомого студента Лю получила на несколько недель работу на виленском складе семенных трав, а вместе с нею и я. Теперь каждый день ходим на Офярную [38] улицу (название какое!). Что до меня — так работа не очень тяжелая, только пыльная. Возвращаемся домой черные, как черти. За неделю можно заработать шестнадцать злотых. Для меня это целый капитал. Рассчитался с хозяйкой за квартиру и купил еще новые брюки.
Вечером забежал ко мне И. Поругались. Неделю тому назад я читал ему в музее отрывки «Силаша», и он, как и подобает правоверному хадеку, не мог мне простить, что молодость моего героя связана с Москвой, с революцией. Представляю себе, как завизжат мои критики с Завальной и Острой Брамы, если мне удастся закончить поэму. Провожая гостя, напомнил, что в последнее время он нарушает нашу прежнюю договоренность, печатая в своем журнале разного рода антисоветские материалы.
24 мая
На склад, где я работаю, приходили Шутович и редактор львовских «Сигналов». Но они не отважились лезть в наше пыльное и душное пекло, где рабочие пересыпали, взвешивали и складывали в бунты мешки с семенами трав. Обидно, что я поздно узнал об их визите.
Условились с Лю после работы, умывшись под пожарным краном, пойти в кино.
А в городе такая жарища, что не знаем, как от нее и спасаться. Опустели все улицы. Только возле гостиниц день и ночь дежурят женщины с голодными, взывающими к сочувствию глазами.
25 мая
Многие наши революционные поэты стесняются признаваться в любви к своему родному углу, к своему дому, семье, чтобы не сочли их людьми ограниченными. О себе могу сказать, что край моей юности стал неотделимой тенью моей поэзии. Когда-то у меня было много любимых поэтов, а теперь мне трудно назвать даже несколько имен. Часто я нахожу интересные вещи у писателей, казалось бы, далеких мне, а у близких вижу много слабого, раньше я этого не замечал. Разница между тем, что я видел раньше и теперь, довольно ощутимая. Сколько я уже открывал на небосводе островков счастья, а потом убеждался, что это были земли, как и наша, полные горя и страданий. Сейчас я ищу новые формы, образы, краски, ритмы и рифмы. Рифмы? Я еще отбиваю перед ними поклоны, хоть они и начинают мне казаться ненужными костылями.
Написал стихотворение «На тюремной прогулке»:
— Кто там поет?
— Пан стражник, это
Смертник поет в ожиданье рассвета,
Поет, пока он еще не мертвый,
Поет в изоляторе тридцать четвертом.
— Но почему он поет? Для чего?
— Другого оружия нет у него.
26 мая
М. сказал мне, что один из его знакомых получил письмо от Якуба Коласа, который будто бы собирается в Париж и, возможно, на несколько дней остановится в Вильно или в Варшаве. Не знаю, насколько всему этому можно верить. С Кастусем условились, что я напишу письмо Якубу Коласу. Вечером, когда все уснули, я набросал черновик этого письма:
«Дорогой дядька Якуб Колас!
До нас дошло радостное известие, что Вы собираетесь навестить свою родину. Какое это было бы счастье для всех Ваших земляков — увидеть Вас, услышать Ваше слово, слово нашего народного поэта и одного из передовых строителей той новой жизни, за которую сражаются сегодня миллионы людей во всем мире.
Тяжелая обстановка, в которой мы работаем, многих вынудила отступить с передовых позиций литературы или замолчать навсегда. Но растут новые силы, складываются новые песни за колючей проволокой Березы, за решетками Лукишек и других тюрем и застенков. И песен этих не заглушить ни свистом полицейских нагаек, ни звоном кандалов.
Я уже несколько раз брался за перо, чтобы Вам написать, но все стеснялся Вас беспокоить. Да и слабая была надежда, что наш голос сможет прорваться через цензурные и пограничные заставы и дойти до Вас.