Петр Сергиевич — своеобразный, с ярко выраженным характером художник. Но в наше время, когда от каждого требуются ясные, определенные взгляды, он может показаться человеком, слабо ориентирующимся в политических направлениях, классовых отношениях. И борьбе. Ему все кажутся добрыми, искренними, самоотверженными, даже такие проходимцы, о которых перед сном и вспоминать не хочется, чтобы ненароком не приснились. Один из них старается уговорить художника написать картину на какую-то свою псевдоисторическую тему, другой — на религиозную, третий…
— А ты, браток, как думаешь?
Я говорю, что думаю обо всех этих предложениях. Не знаю, удается ли мне его убедить, хоть он, как очень вежливый хозяин, не оспаривает своего, может, даже и несколько грубоватого в своих высказываниях гостя. Но, скорей всего, он сам, своим мужицким инстинктом находит правильное решение. Потому что, когда я спустя какое-то время захожу к нему, я вижу на стене несколько новых портретов его браславских земляков, на лицах которых явственно выражена их классовая принадлежность.
Возвращался через Бернардинский парк. Ночь была теплая, но очень росистая. Кажется, с листьев каштанов можно было бы напиться живой этой воды, от которой подымаются примятые травы, исчезает усталость, молодеют люди, молодеет земля.
10 июня
В воздухе все сильнее пахнет порохом. Есть слухи, что на западной границе начались фашистские провокации. Никогда еше из центральных и западных районов Польши не приезжало в Западную Белоруссию столько туристов и отдыхающих. А правительственные газеты отмалчиваются. Тем, кто мог бы ударить в набат, связали руки; тем, кто мог бы предупредить об опасности, заткнули рты; те, кто должен был бы возглавить борьбу против фашизма, обезоружены. Еггаге mallem! Но боюсь, что могут сбыться все мои наимрачнейшие предчувствия.
Снова взялся за фольклор. Я часто возвращаюсь к нему, как к роднику, чтобы освежить губы, смыть с лица дорожную пыль. Но долго у этого родника стараюсь не задерживаться. Поэзия обязана открывать новое, иначе она перестанет быть поэзией. А новое нужно искать на жизненных дорогах не только своего, но и других народов.
У К-ра очень интересная библиотека поэзии. Я взял у него Рембо, Рильке, Валери, Малларме, всех наиболее выдающихся символистов.
В Игнатьевском переулке встретил группу арестованных. Впереди, со скованными руками, в крестьянской одежде,— совсем еще молодой парень. Он присматривался к прохожим, словно искал среди них знакомого.
Какие хмурые сосны смотрят сегодня в мое окно!
11 июня
У Зверинецкого моста, где когда-то помещался цирк Станевских, задержался цыганский обоз. Я остановился на минуту, чтобы полюбоваться необыкновенной, яркой цветистостью женских платков. Некоторые цыганки, заметив, что я приглядываюсь, подходили и предлагали погадать. Но зачем мне гадать, если я и без карт знаю наперед, что меня ждет дорога (поеду домой), что скоро получу письмо от своей бубновой симпатичной мне дамы (Лю), а потом послания из казенного дома (разные повестки из суда), что и сам казенный дом давно по мне тоскует (еще шесть месяцев я должен отсидеть за свой сборник «На этапах») и т. д.
Нужно завести строгий распорядок дня. А то после встречи с цыганами поплелся на вокзал, ознакомился с расписанием поездов, словно они могли привезти мне какую-нибудь радость. Так и потерял весь день, шатаясь по городу. Прошел улицы, выложенные брусчаткой, потом булыжником, потом просто немощеные улицы, а за ними протянулась тропинка, которая привела меня к панарским пригоркам и соснам.
12 июня
Заходил сватковский Ёська. Как ему удалось разыскать меня в Вильно? Попросил, чтобы я дал ему свои сборники стихов. Мы часто когда-то с дедом и отцом останавливались у него в корчме, поили Лысого, грелись. Помню, всегда у него — особенно в праздничный день — было шумно и людно, а в будни — грелись и пили водку возчики.
Где-то я прочел, кажется у Быстрона, что в давние времена мужиков заставляли пить водку, каждому крепостному назначали даже норму. Так и приучили народ к этому адскому зелью. Ныне, если у кого найдут самогон, карают тюрьмой, штрафом, а тому, кто донесет на самогонщика с его аппаратом, власти выплачивают довольно-таки значительные наградные. Ёсель рассказывал, что у них некоторые малоземельные крестьяне договариваются, выдают один другого, а потом деньги делят пополам.
В Студенческом союзе М. передал мне два стихотворения Ф. Каровацкого. Стихи слабые, печатать их пока нельзя. Но М. обещал показать мне еще несколько песен этого автора на белорусском и польском языках. Одну из них я когда-то слышал. Песня хорошая и боевая. Правда, написана она в «дедовском» стиле, напоминает немного волочебные песни.